Третий Лад

Часть 5. Глава 10. Народная расправа

— Не трогайте младшего. Он не успел насолить никому. Почто душу невинную губите? — вступился за Еремея средний брат, простоволосый, попирая коленями белые камни.

Дюжий пятидесятник отвесил глава Посольского приказа звонкого леща по затылку.

— Замолкни, лошадиная рожа. Десница Косого Фёдора в Торговом приказе твой младший братец, подворёнок при большом воре.

— Пощадите, солдатушки! — взмолился главный мздоимец. — Злата дам, много! Пощадите, Христа ради!

Лукавил Фёдор Иванович. Мало в закромах осталось золотишка...

— Тащите посадским подарочки, — приказал Никифор Колодин.

По лестнице Красного крыльца солдаты без церемоний поволокли вниз братскую троицу, вцепившись булатными пальцами в рубахи бояр. Сонмище посадского зверья всколыхнулось рёвом.

— Кидайте их нам, солдатушки!

— Вот так гостинцы!

— Айда инде, Калгановы!

— Отравители, душегубы!

— Ворьё, грабители!

— Прихватили хва́тов!

— Сюда их, сюда-а!

Внизу обречеников встретил самолично боярин Яков Данилович Лихой. Он стоял, гордо расправив плечи, распрямив спину, заложив руки за спину. Наряженный в красный кафтан-охабень, при шапке-тафье, алым кушаком подпоясанный. Надменный, злой, суровый. За его спиной встали тесной кучкой стрелецкие солдаты и сотник Тимофей Жохов. Теперь и у царёва кравчего имелась собственная хуардия. Когда трое обречеников поравнялись с ним, боярин Яков Данилович Лихой воздел ввысь десницу. Стремянные стражи прервали путь братьев Калгановых. Простоволосые, жалкие, в одних рубахах. Пленники по-разному посмотрели на кравчего. Матвей Иванович... с ненавистью. Фёдор Иванович... с надеждой. Еремей Иванович взглянул на него почему-то со светлой печалью, как истинный христианин, потомок татарского мурзы...

— Яков Данилович! — запричитал Фёдор Калганов. — Спаси нас! Ты можешь, спаси! Ради Иисуса Христа!

Царёв кравчий на главу Торгового приказа и не смотрел. Он съедал васильковыми очами среднего Калганова.

— Иуда Лихой! — прошипел Матвей Иванович. — Захлебнёшься ты однажды нашей кровью. Проклинаю тебя!

— На колени! — громовым голосом приказал Лихой.

Фёдор и Еремей припали коленями к белым камням. Средний брат остался глух к повелению кравчего. Стрелецкие солдатушки кулаками по плечам, руками за рукава лазоревой рубахи, опустили Матвея Калганова на колени перед Хозяином.

— Вам, ворьё поганое, издыхать пришло время. А нам тут... годами ваши дела разгребать останется по наследству.

Фёдор Калганов, бывший глава Торгового приказа, мздоимец, а всё ж не дурак, сообразил, что шкуру выручать надо иным макаром.

— Не мы-ы-ы! — истошным голосом завопил обреченик. — Не мы же Царя стравили, народ православный! Это Яшка его! Христом Богом я вам клянусь, дайте слово молвить! Слова прошу!

— Чего стали там?

— Сюда их, солдаты!

— Тащи гостинцы!

— Айда сюды! Айда, бесермены!

Яков Лихой торопливо махнул рукой. Стрелецкие солдаты в сцепке дали коридор. Стражи вышвырнули обречеников на судилище сонмища. Солидная часть посадских ручищ вцепилась в руки Фёдора Калганова, в его жирные волосы. В клочья разодрали алую шёлковую рубаху. Убивали долго, мучительно. Своротили чрево жирного боярина в кровавую жижу. Каждый за честь почитал своим колом или рогатиной пробуравить дыру в богатом жиром теле бывшего главы Торгового приказа. Средний брат поначалу не без молодецкого удальства отбивался от наседавших на него осами мужиков. Он с великой резвостью крутил жилистым телом, вился, как уж на сковороде, размахивал руками. Умудрился сбить с ног четверых посадских казнителей. Жил Матвей Иванович до той поры, пока к нему со спины не подкрался высоченный увалень. Он со всего размаху обрушил дубину на буйную темень. Бывший глава Посольского приказа, который в совершенстве владел латинским и греческим языками, охнул, схватился руками за голову, упал на землю. Рогатины и колья довершили злое дело. Младшему Калганову обвила шею верёвка. Перед смертью бывший дьяк Торгового приказа успел прохрипеть:

— Оспод... прост. Не ведают...

За народной расправой с невозмутимостью наблюдали стрелецкие солдаты и опричники в цепи. На вершине Красного крыльца стояли на коленях простоволосые князья Милосельские в окружении червлёных кафтанов. Рядом застыли истуканами остальные вельможи из Боярского Совета. Казнь братьев Калгановых ввергла их в горестное оцепенение. Андрей Белозерский стянул с головы высокую горлатную шапку. Господи, самим бы уцелеть в этом водовороте страстей человеческих. Жиробас Белозерский вспахал дрожащими пальцами мокрые волосья. Слава Богу, он не трапезничал накануне кровавых событий, вспомнил, чревоугодник, наказы покойного Государя. Иначе непременно бы в штаны навалил кучу зловонную. Страх человеческий. Спаси и сохрани, Боже правый. Окаянец Иван Ташков впал в прострацию... Кого теперь Царём кричать? Чего они, чернотень окаянная, натворили? Прутов на все ваши задницы подлые не сыщешь. Всех запороть до кровавых ошмётков. Весь посадский народец на правёж поставить потом! Может, Андрея Петровича Толстова кесарем крикнуть?

Ташков дёрнул за рукав кафтана боярина Шереметина.

— Степан Михайлович, — зашептал Иван Ташков, — Фёдор Иваныч скончался. Калгановский корень посадские окаёмы прикончили. Страсти какие ужасные. Давай тогда Андрея Толстова Царём кричать?

— Уймись, Ташков. Самим бы животы целыми унести ноне.

— А избрание Государя... как же?

— Смолкни, дурак.

Через ворота Детинца посадские мужики за оглобли приволокли на двор телегу, погрузили туда обезображенные трупы братьев Калгановых. Сонмище черни напилось воровской крови. Свершилось возмездие. Буря народного гнева сошла на нет, тёмная стихия успокоилась, валы более не бились в корпус судна чумными захватчиками. Некоторые ремесленники потянулись к воротам. Какие-то ловкачи притащили сюда кувшины вина из разграбленной лавки. Началась попойка.

— Мотайте на ус, знатные, — погрозился вельможам пятидесятник, державший их в окружении вместе с другими стрельцами.

Возле колена Никиты Милосельского накапала приличная лужица крови с его пораненной длани. Наказание! Простоволосый отец с ужасом смотрел на багряную кровь сына.

— Прости меня, Никита, что затеял недоброе. Покарал нас Господь. Дьяк Палёный. Кравчего хотели прикончить. Государь. Лушка твоя...

— Яшкины козни. Вернётся ему. А с Лукерьей я скоро увижусь. Такая, выходит, планида. Авось и простит меня.

— “Да будут постыжены гордые...”, — с горечью произнёс бывший глава Сыскного приказа и по его щекам потекли солёные слёзы.

На дворе нарастало новое волнение. Опричники оставили сцепку и отошли за спины четырёх старшин. Рядом с Евлампием Телегиным стоял молодой боец. Кромешник тыкал пальцем на вершину Красного крыльца и что-то говорил в ухо старшине. Телегин подтянулся на носках, вытянул ввысь шею, разглядывая, что там творится наверху. Наконец, он пошёл к лестнице, но сцепка стрелецких солдат не пустила его. Телегин внаглую попёр между червлёными кафтанами, ещё раз намереваясь прорвать это препятствие. Тогда его пятернёй по голове отшвырнул прочь от сцепки дюжий пятидесятник. Чёрная шапка старшины упала на землю.

— Куды летишь, ворон? — усмехнулся пятидесятник и поддал ногой тёмную шапку кромешника.

Телегин обнажил клинок сабли и громко крикнул:

— Браты! Они в полон Государя нашего взяли и отца его. Умрём за Никиту Васильевича!

Посадский люд с любопытством стал наблюдать очередное игрище: жалкая стайка чёрных воронов схлестнулась в отчаянной рубке с целым полчищем червлёных кафтанов. Чернота схлынула чуть назад, топча друг другу ступни... Стремянные сотники услышали лязг железа и свесили с балюстрады носы, таже наблюдая за неравной сечей. Игрище кончилось очень быстро. Столь быстро, что посадский народец огорчился. Половина воронов оказалась отделана насмерть, другая половина — загнана в круг.

Когда битва только началась, Милосельский-старший поимел, хоть и ненадолго, а всё-таки надежду:

— А что, Никитушка. Авось поживём ещё, а?

— Пустые чаяния, отец. Красных клопов... чуть ли не впятеро более чем моих молодцев. Славные детинушки, не затрусили смерть принять за свово Государя!

Молодой князь принялся в неистовстве драть руками свою белую рубаху, пачкая её кровью с пораненной ладони. Послышался треск ткани, оголилась грудь обреченика.

— Гойда-а-а-а-а-а-а! — заорал Никита Милосельский, раскинув руки по сторонам, как злое огородное пугало, внезапно ожившее, страшное.

Все присутствующие на вершине крыльца посмотрели на стоящего на коленях молодого князя.

— Притушите ему поганую пасть! — гаркнул Колодин.

Один из солдат кончиков древка с размаху ударил раскричавшегося князя по русой башке. Никита сжал зубы, но руки не опустил. Так и застыл с распростёртыми руками, как ястреб в последнем полёте.

— Гойда-а-а-а! — донёсся приглушенный голос со двора.

Никита Васильевич Милосельский ощерил рот в хищной лыбе. Кто-то из выживших опричников ответил ему. Славно, браты! За таких орлов и помирать не страшно. Орлы мои, вороны, ястребы!

Кровь, не останавливаясь, всё текла из порезанной ладони Никиты Милосельского. Бывший глава несуществующей отныне Опричнины. Так и не ставший великим князь. Простой князь, обычный потомок великого Рориха. Голубоглазый ворон. Прощай, Никита Васильевич. Прощай и ты, Василий Юрьевич. Воистину.

— Служилые! Дайте мне одного воронёнка на растерзание! Христом Богом прошу! Моего отца прикончили ни за что, сколько мечтал я об этом часе!

Из толпы посадского люда отделился перёнковощёкий Егорша. Он подошёл к чернобородому сотнику и снова затянул ту же песню:

— Служилые! Дайте мне одного, дайте!

— Притащи ему врана, — приказал Тимофей Жохов пятидесятнику.

Из загнанных в круг кромешников случай выпал старшине с очами, как у телка. Пятидесятник приволок его к сотнику и ремесленнику Егорше.

— Саблей владеешь? — деловито осведомился Тимофей Жохов.

— Управлюсь.

— Тащи, — Жохов поднял ввысь руки.

Егорша потянул саблю из ножен, ухватившись за рукоять.

— Башку ему не руби, парень. С непривычки не отсечёшь с первого разу. В грудину втыкай клинок, — дал сердечный совет казнителю сотник Жохов из самых лучших побуждений.

Старшина Семён Коптилин стоял на коленях и влажными глазами мычал, глядя на стрелецкого сотника и ремесленника. Так мычат бурёнки в коровниках, когда убийцы, взявшие в руки длинные ножи, идут по улице или по тропе. Они ещё не вошли в помещение, а коровы уже мычали...

Егорша подобрался ближе к старшине Коптилину.

— На землю лягай, хребтом!

Опричник двумя перстами попрощался с животом и белым светом. Клинок въехал в плоть воложанина, окрасился кровью, внутренностями. Вышел из плоти. Снова сгулял в гости... Стрелецкий пятидесятник долго и тщательно закрывал вежды мертвецу. Уж больно пронзительно мычал он глазами. Потом Семёна Коптилина за ноги оттащили к рыдвану, возле которого уже лежала горочка порубленных кромешников.

— Тимоха! Жохов! Ату-у! — заорал Никифор Колодин, свесившись с балюстрады Красного крыльца. — Вострите бердыши! Где Орлов?

— З-зделаем, Никифр Кузьме-еч, — проревел в ответ сотник Жохов, протирая тряпицей окровавленный клин сабли.

Стрельцы навострили с дюжину бердышей под молочными стенами Красного крыльца. В толпе посадских случилось оживление.

— Э-э, ребятушки! Игрище продолжается!

— Чего там?

— Кого на бердыши кидать будут?

— Кто боле всех им поперёк горла.

— Кто это? Кого казнят?

— Милосельский Василий князь.

— А ежели промажут?

— Эти не смажут.

— Гляди!

— Ух ты!

— Полетел княже...

Раздался пронзительный рёв.

— Наскво-о-озь.

— Богатый телом боярин. Ажник на три бердыша налетел.

— Комедь страшная, православные...

— Ревёт аки боров.

— Да уж. Спаси, Господи, его душу.

— Добоярился князь.

— Всю бороду изблевал кровушкой...

— О, понесли добычу.

— На землю сложили.

— Кончил реветь...

— А с бердышей покамест не стягивают.

— Дойдёт пущай.

— Вона, гляди! Сына щас шмякнут!

— Молодой князь...

— Полетел княже...

Послышался крик: страшный, заливистый, долгий.

— Глядите-ка, православные. Никитка-воронец жуком на бердыше извивается.

— Жуткая зрелища.

— За что они их порешили?

— Должно: за свои дела.

— Долго кончается.

— Князь молодой, в ём жажды жития боле.

— Хрипит...

— Со рта, глядите, юшка сочится красная...

— Была бородка русая, а стала червлёная.

— Будто на себя все грехи своего окаянного войска принял.

— Он чем тебе не угодил? Никита особо не лютовал.

— Царь покойный не дозволял, он и не лютовал.

— Ташкова прибить бы аще! Хозяина-сатану нашенского.

Из сонмища вынырнул долговязый крестьянин.

— Стрельцы! Дайте уж всех лиходеев прикончить сегодни! Выдайте нам... пса Ивана Артемьевича! Христом умоляю! Сколько он крови нашей попил, упырь окаянный! Кажный день сечёт, мочи нету терпеть!

— Окольчего Ташкова Ивана отдайте на-ам! — поддержал товарища малорослый крестьянин.

У балюстрады Красного крыльца случился короткий разговор.

— Про кого они глотки дерут? — вопросил Колодин.

— Про окаянца Ивана Ташкова. Царёв окольничий. Лютый мучитель своих холопов. Аспид поганый — правда, — ответил сотник Рубцов.

— Отдайте Ташкова им!

Сотник Колодин махнул рукой. Стрелецкие солдаты схватили Ивана Ташкова и выдали его на расправу, к безумной радости боярина Гаврилы Волынова. Долговязый смерд вонзил кол в шею перепуганного хозяина, испачкавшись кровью.

Малорослый холопчик крутился рядом и вопил:

— Дайте ещё кол! Дайте! Дозвольте мне тоже его закончить! Дайте кол, да-а-а-йте!

Ему всучили в руку рогатину. Мститель поспешил внести свою лепту в дело кончины знатного окаянца. Окровавленный ошмёток тела Ивана Ташкова погрузили сверху на жилистое тело боярина Матвея Калганова. Ниже них лежали Фёдор и Еремей. Вскоре стрельцы покидали сверху на Ташкова и Матвея Ивановича тела князей Милосельских. Кровавая гора сложилась на повозке-рыдване. Рядышком на земле аккуратной стопкой возлежали отделанные стрелецкими саблями опричники.

Все убиенные перемазались в крови, как в елейном масле. Повозка-рыдван окончательно примирила недавних врагов. Считай, побратались. Ташков, окольничий, гадкая отрыжка прошлых годов, возлежал рядом и общей картины не портил.

Группа знатных бояр совсем закручинилась, кроме Гаврилы Ильича Волынова. Он прям помолодел лет на пяток. К вельможам приблизился вожак стремянных сотников Никифор Колодин.

— Ну что, знатные, как вам такое представление? Славная наука?

— Бывали науки и подобрее, — ответил за всех воодушевлённый Волынов. — Чего далее будет?

Никифор Колодин потерзал огненно-рыжую бороду и усмехнулся.

— Сердечно простите, знатные. Мы отвлекли вас от важного дела. Но ничаво! Я же сам и исправлю такую оказию.

Колодин облокотился о балюстраду, воздел ввысь десницу и громко закричал, обращаясь к рассасывающейся с царского двора толпе:

— Православные! Стойте!

Сонмище смердов обернулось к балюстраде Красного крыльца.

— Заверещал рыжебородый.

— Опять кого-то казнить желают.

— Тебя желают прищучить. Горлопанишь тут много.

— Чирикало прикрой.

— Казни кого хошь, служилый!

— Мы Калгановых прижучили! И на том спаси Бог, стрельцы!

— Благода-а-арствуем!

Никифор Колодин внезапно сильно разволновался.

— Ох вы, стервы! Прибили ненавистных бояр и дело с концом? А чего далее, посадские? Опять станете молиться, чтобы пришёл добрый Царь и все невзгоды ваши за вас порешал?

— А ты чего предлагаешь, сотенный?

— Негоже за просто так расходиться. Справедливость свершилась, но давайте дела до конца доведём! Знатные с государева Собрания тут собрались как раз.

— Пущай собираются. Нам то чего?

— Дурни тьмонеистовые! — рассердился Колодин. — Мздоимцев вы с великой беспощадностью ноне прижучили. Отомстили им за обиды. А чего далее? Манны небесной ждать будете? Смысл будет в той крови, что вы сегодня пролили аль нет? Слушайте же меня со вниманием. Знатные бояре с Собрания нового Царя обязаны избрать. Когда ещё случай такой представится, чтобы голос народный... решающим стал при заветном выборе? Кого Государем желаете, люди посадские, люди трудолюбивые?

Злобно-послушный посадский народец молчал... Теребили в руках шапки-барловки, переглядывались. И молчали. Подвязали языки.

— Ну... чего воды во рты понабрали? — негодовал Колодин.

— А ты больно не горлопань, служилый. Мы не знаем боярское племя столь хорошо. Кто из них справедливый муж, а кто шкура.

— Не знаете али не желаете того знать?

— Федька Калганов на Торговом приказе сидел. Его знали. Подьячие сборы с нас драли, мы роптали. А они нам одно пели в ответ: приказание Фёдора Ивановича, воля Фёдора Ивановича. Не знаем других мы бояр! От нас много не проси, сотенный. Чего разумеем, то разумеем. А в чём нет нашенских знаний — того и не ведаем! Грамоте нас обучи попервой, а потом требуй ответа на вопросы мудрёные!

— Добро, принимаю ваши упрёки. Дайте мне тогдась слово молвить. Есть среди благородных... вельможи достойные. Например: Лихой Яков Данилович. Молва о нём идёт добрая, холопов своих не сечёт почём зря он. Головушка светлая, по божеской справедливости станет царствовать, коли его прокричим мы боярам. Что скажете, посадский народ, посадим Лихого на Трон?

Да хороший навроде боярин — Иаков Данилович Лихой. Почему бы его на Трон не посадить? Дык это... Чего?