Третий Лад

Часть 5. Глава 8. Народная воля

Вдарили стрелецкие барабаны удалой дробью. Солдаты толпились от Красного Крыльца, вдоль белесых стен Детинца, по всей территории ближнего двора, до высоченных дубовых ворот. Пятидесятники сновали перед шеренгами, стремянные стрелецкие сотники столпились кучкой. Барабаны дробили дробь палками. Тра-та-та-та-та-та. Тра-та-та-та-та-та. Подьячие в малиновых кафтанах букашками мельтешили рядом, прочий дворцовый народ торопился скрыться в нутре Дворца. Дробь барабанов! Тра-та-та-та-та-та. Тра-та-та-та-та-та. Тра-та-та-та-та-та.

Неподалёку столпились неприкаянной стаей опричники. Червлёное море супротив жалкого чёрного судёнышка.

Сонмище посадской черни подвалило к высоким дубовым воротам Детинца. Десятки кулаков задолбили по деревянной поверхности. Сзади ещё и ещё напирала толпа разгневанной черни.

— Отворяй!

— Пускай, слышите!

— Впущайте гостей, не хера там лободырничать!

На дворе Детинца к кравчему Лихому подлетел растерянный Глеб Куркин. Боярин завопил, стараясь перекричать дробь барабанов:

— Яков Данилович, чего делаем?

— Тугоумишь, Глебушка? Вели подьячим ворота раскрыть!

— Боязно.

— Чего говоришь?

— Боюсь, Яков Данилыч!

— Отворяй, бестолочь! — заорал диким голосом кравчий Лихой. — Не время праздновать труса! Завертелось веретено! Живо ходи!

Глеб Куркин кивнул головой и засеменил к воротам. Боярин Лихой подбежал к стремянным сотникам.

— Пора, Никифор Кузьмич!

Вожак стрелецких начальников взмахнул десницей и гаркнул:

— Барабаны, туши!

Дробь смолкла.

— Пятидесятники, живо ко мне!

Стрельцы с белыми нагрудными застёжками-петлицами подбежали к Никифору Колодину, два десятка служилых остановились перед десятью сотниками.

— Робята! Все подходы к Детинцу берём в двойную цепочку, живо! Внутрь только дворцовый народец пускаем. Чернь зайдёт — крепко стоять накажите ребятам!

Пятидесятники бросились исполнять приказ вожака. Трое подьячих в малиновых кафтанах забежали по Красному крыльцу внутрь Детинца. Стрелецкие солдаты облепили двойными рядами белесые стены Дворца, обнажили сабли, некоторые пока не тревожили рукояти сабель, а сняли со спин бердыши. Девять сотен бойцов без проволочек оцепили двойным кольцом весь ректангулус царёва Детинца. Некоторые солдатушки, самые высокие ростом, отступили за могучие спины товарищей и взяли в руки пищальные ружья. Стремянные сотники забежали по Красному Крыльцу на вершину, заняли там наблюдательный punctum. Выгодное положение — царёв двор, как на ладони перед суровыми взорами. Яков Данилович схватил за шиворот боярина Куркина и утащил за собой, к заднему двору. На переднем дворе маялась ногами стая опричников, две сотни бойцов не знали куда им податься и чего сейчас делать.

— Эй, вороньё любезное! — заголосил с вершины Красного крыльца сотник Селиверст Рубцов. — Прикройте головной вход также цепочкой, пустоголовые! Не хер слоняться без дела, угла́ны!

Старшина Телегин махнул десницей, и опричники обложили подход к Красному крыльцу чёрной цепью. Таким образом, широкая лестница главного прохода во Дворец оказалась обложена тройной цепочкой.

Высоченные дубовые врата заскрипели, створки медленно поехали вверх, натянулись цепи. На двор хлынул чёрный поток посадских людей. Они злой саранчой заполонили пространство, передние ряды бушующей толпы уткнулись носами в стрелецкие сабли и бердыши. Гомон, шум.

— Не напирай, православные!

— Стрельцы тут! Назад, эй! Назад все!

— Вза-а-ад, взад отходим!

— Куды! Не напира-а-а-й!

Чёрная пучина колыхнулась пять раз валами, вспенилась шапками; вострыми кольями, рогатинами и дубинами; донеслись одиночные крики ушибленных... и толпа утвердилась-таки на подходе к Дворцу.

— Солдатушки родные! Пустите погулять по Детинцу!

— Не тревожьтесь, служилые! Грабить не будем, друзьяков сыщем и на двор сволокём ихние рожи!

С вершины Красного крыльца свесился сотник Тимофей Жохов, он прислонил ладони ко рту и заорал:

— Православные! Не нарушайте порядку! Не хулиганьте вы, Иисусом Христом заклинаю!

— Веди царёвых убийц, дядя!

— Кличь всех троих, сотенный!

— У нас гостинцы для ихних милостей! — верещал посадский мужик, сотрясая спёртый воздух рогатиной.

Шум с улицы донёсся до ушей знати, восседающей сейчас в Думной Палате. Долгую и нудную речь держал боярин Батурлин, восхваляющий достоинства главы Разрядного приказа боярина Толстова. Бесполезное действо. Пустопорожний загляд. Слова в бездну.

— Стряслось чегой-то, — перебил Батурлина конюший Романовский.

С лавки резво вскочил Никита Милосельский.

— Выйду проверить, бояре, что возле Детинца деется.

— Нет, я схожу, — поднялся Матвей Калганов.

— Я схожу, — молодой князь с лязгом вытянул из ножен кинжал. — Моё право. Сядь, Калганов, не суетись.

Матвей Иванович с беглостью разворошил складки алого кушака. Раздался ответный лязг и средний Калганов сотворил в душном воздухе Думной Палаты лихой пируэт клинком ятагана.

— Матвей Иванович! — возмутился первый вельможа Совета. — Это лишнее здесь, кончай безобразить, боярин!

— Кто пойдёт, Михаил Фёдорович? — обратился к Романовскому средний Калганов, сдвинув чёрные брови.

— Милосельский пущай сходит, — отрезал первый вельможа. — Его право, как головы Опричного войска. Правда за князем тут.

— Ну иди, Никита Васильевич, — разрешил Матвей Калганов.

— С твоего дозволеньица, Матвей Иванович, — хохотнул молодой князь. — Турецкую безделушку сдай. Нарушенье устава Совета Боярского. При оружии только глава Опричнины имеет право сидеть здесь.

— Новая метла — по-новому подметает. Старое помело́ отдыхает, — осклабился средний Калганов и снова разрезал воздух ятаганом.

— Матвей Иванович! Сдай кинжал, — потребовал Романовский. — На стол мне клади, не тартыжничай на Собрании. Будет тебе. Не как глава Посольского приказа ведёшь себя, а будто разбойник с лихой дороги.

— Сделаю, Михаил Фёдорович. Только с условием. Заседание наше кончится, Царя изберём, самолично ятаган возвернёшь ты мне в руку. Ну, что скажешь, первый вельможа, царёв конюший?

Примечательный оборот. Романовский стушевался. Многоопытный старикан, глыба могучая, голова разумная, царь-рыбина, вельможа-утёс. Только оказия: незаменимых вельмож на Святой Руси не бывает. А ты ещё крепкий старик, Романовский. Думай, конюший, думай!

— Вонзи в ножны, — нашёлся первый вельможа. — Дозволяю и тебе при оружии на Боярском Совете сидеть.

— Соломоновы ухищрения, — хохотнул Матвей Калганов. — Нет уж, Михайла Фёдорович. Пущай подле тебя полежит, боярин. Одолеешь свою гордыню — вернёшь мне кинжал. Не захочешь самолично мне поднести оружие — твоя воля.

Глава Посольского приказа подошёл к дубовому столу и положил на него ятаган. Двое подьячих в малиновых кафтанах с опаской посмотрели на остриё кинжала. Матвей Калганов вернулся к лавке, сел на своё место. Суровый лик Спасителя с укором наблюдал за сим игрищем тщеславия.

— Отдыхайте покамест, бояре, — усмехнулся Никита Милосельский, — а я в развед сгоняю.

Молодой князь вышел из Думной Палаты. Старый князь находился в большом возбуждении. Чернь подвалила к Детинцу, ворота открыли им. Временщик Яшка справился с задачей. Молодцом, карась воложанский! Обезоруженный по своей воле Матвей Калганов, усевшись на лавке, стал в беспокойстве крутить мозгой. Кто мог горланить столь люто на царском дворе? Чернота, кто же ещё! Какого пса дворцовые негораздки открыли ворота посадской черни? Кто-то из малиновых людишек дрогнул духом. Откель они вообще тут взялись, посадские черти? Княжеские пакости то — не иначе! Единственное, что согревало душу Матвея Калганова — тьма стрелецких червлёных кафтанов. Грядущий Господин, Фёдор Иванович, совсем дрогнул духом. Он глубоко дышал, пот струился по его лбу и шее. Старший Калганов постоянно елозил башкой, обращая к среднему брату глаза, наполненные тревогой, животным страхом... Мздоимец жирным чревом почуял надвигающееся возмездие. Господи, выручи! Суровый лик Спасителя на огромном полотнище с невозмутимым спокойствием зрел игрища страстей на ликах вельмож-нечестивцев. “Ибо придет на него, на Вавилон, опустошитель, и взяты будут ратоборцы его, сокрушены будут луки их; ибо Господь, Бог воздаяний, воздаст воздаяние“.

Взволнованным выглядел также Иван Ташков. Не любил окаянец, когда чернь криками волнуется. Он привыкший был к тому случаю, когда повязанный верёвками холоп лежал на лавке, а он, Господин, стегал его плетью. Обжигал спину нагайкой, оставляя на ней багряные рубцы. Ещё удар! Ещё! Ещё! Ещё! На! Сонмище холопов, содрав с голов шапки, стоит притихшее... Вопит наказуемый. Единственный лютый крик обреченика. Более воплей не требуется! Замолчите! Ша! Смолкните! Прикройте пасть, остальные смерды! Молчать с-сволота!

Иван Ташков тихонечко взвыл, щёлкнув зубами. Калгановская стая покосилась на беспокойного союзничка-окаянца. Молчание воцарилось на заседании Собрания... Зашухарились вельможи. Навострили уши, лбы благородные нахмурили. За стенами Дворца роился гул. Грай человечий.

Никитушка Милосельский вышел на верхнюю площадку Красного крыльца. Неподалёку столпились стремянные сотники-союзники. Княже замер перед балюстрадой, наблюдая за чёрной стихией возмущённых посадских людей. Опричники держали цепь, облепив подход к Красному крыльцу. Колья, дубины, рогатины. Руки ремесленников. Голодные рожи. Гомон и шум. Знойный липневый воздух. Ворота Детинца раскрыты. Туда и обратно снует сонмище любопытствующих. Кто-то выходит с царского двора, кто-то заходит. Чёрные муравьи, облепившие белые стены. Князь приметил, как за воротами мелькнула помпезная колымага Святейшего Митрополита, потом показались чёрные подрясники и шапки дьячков, челядь владыки. Разнюхивают обстановку. Жареной свинятины тут зреет запах. Чуете, как тлеет свинячья щетина, щекочет нос...

Один из посадских мужиков, решив, видимо, что стремянной сотник со смоляной бородой тут главный, продолжил переговоры:

— Не жмись, бородушка чёрная! Выдай нам Фёдора с братьями!

— Отдайте мздоимцев!

— Отдавай!

— Вы воопче за кого, солдатушки?

— Стрельцы с народом али с кровопийцами?

— Не давите на меня, любезные! — кричал в ответ Жохов. — Время дайте, не тревожтися!

— Эй, православные! Смоляная борода нам головы квасит. Говори, сотенный, отдадите Калгановых али вы сюда воров защищать встали?

— Сказано: потерпите малость. Али ребятишки вы малые?

Никита Милосельский подошёл к стремянным сотникам. Служилые покосились на чёрный кафтан главы Опричного войска с золотистыми и малиновыми позументами. Боярин, обращаясь к огненно-рыжей бороде, начал беседу с союзниками:

— Какова обстановка, стрельцы?

— Народ волнуется, — ответил Никифор Колодин. — Хва́тов к ответу требуют.

— Негоже обижать народ христианский. Что скажете, сотники?

— Не посмеем, Никита Васильевич, — усмехнулся Селиверст Рубцов. — Будь уверенный: коли народ желает чего — так тому и быть.

Молодой князь Милосельский, грядущий кесарь; довольный, очень довольный; вертанулся в Думную Палату, подошёл к своему пустующему месту, нет, покамест не на Троне, а на лавке, рядом с отцом Василием.

— Посадские люди прорвались на царский двор, — доложил князь Никита Васильевич, еле сдерживая лыбу на глумливом лице.

— Как случилось такое?

— Кто пустил?

— Безобразие!

— Зачем ворота раскрыли?

Десница ввысь! Спокойствие, холопы. Грядущий Царь говорит:

— Не тревожьтесь, бояре вельможные. Народец волнуется, ожидает решения нашего. Подходы стремянные стрельцы держат в количестве предостаточном. Мои ребята тоже на страже стоят. Всё спокойно покуда.

Глава Опричнины сел на лавку и не таясь кивнул головой родителю, улыбнулся, подмигнул правым глазом.

— Раз вернулся, Никита Васильевич, — заговорил Романовский, — давай твою личность обсудим. Кто руку тянул за князя? Боярин Волынов? Погоди вставать, Гаврила Ильич. Дай попервой я скажу.

— Говори, дозволяю, — глумился грядущий кесарь.

— Никита Васильевич Милосельский — благородной фамилии князь. Отец известного всем Василия Юрьевича. А достоин ли сей муж Престола Всероссийского? По характеру: груб, строптив и зело необуздан. В деле с новгородским восстанием проявил себя, как нерешительный воевода Опричного войска. Моё заключение таково: негожая личность для Трона.

Раздались громкие хлопки: куражились Калгановы да Иван Ташков. Остальные покамест опасались открыто глумиться над главой Опричного войска. Ибо эти стены ещё помнили грозный лик Царя-Учителя.

— Гойда, Михаил Фёдорович, — улыбнулся Матвей Калганов.

— Теперь я буду сказывать, ша! — молодой князь с достоинством поднялся с лавки. — Предлагаю сей же час обсудит личность ещё одного охотника до Российского Престола — сынка первого вельможи — Фёдора Михайловича Романовского. Достоин ли... сей муж Трона? По характеру: мягкотел, зело наивен и шибко разумом бедноват.

Старик Романовский побагровел лицом.

— Главный вопрос ставлю. А где же сама достопочтенная личность? Запропастился наш Фёдор Михайлович. Где он, бояре любезные? Мож за лавки схоронился?

Никита Милосельский согнул хребет и стал шарить взором по ногам вельмож и разноцветным боярским сапогам. Отец и сын Воронцовские засмеялись. Калгановская стая вельмож наблюдала за представлением с равнодушными ликами.

Милосельский-старший прошептал:

— Будет изгаляться, Никита.

— Нет, я сыщу его, батюшка!

— Оставь его, отец, — усмехнулся Волынов. — Пущай наш молодой князь покуражится.

Был молодым, а станет Великим. Прямой потомок самого Рориха.

Воистину так!

— Нашёл, Никита Васильевич? — подыграл опричнику тесть Родион Пушков.

— Нету здесь Федьки! — разогнул хребет Милосельский-младший. — А известно, где Фёдор Михайлович сейчас находится. Как испить дать — пластом лежит в койке. Помимо того, что мягкотелый и разумом бедный, ещё и хворый, как бабка престарелая. Моё заключение таково: негожая личность для Престола Всероссийского.

Смачно молодой князь харкнул в лицо первого вельможи Боярского Совета. Михаил Романовский сидел на стуле, гонял желваки по красным щекам, буравил взором клинок турецкого ятагана, боролся с гневом.

Расконюшили царёва конюшего.