Третий Лад

Глава 6. Дела государевы

“На пол упасть — первое дело, наверное!”

Яков Данилович бухнулся коленями на пол и сложил спину ниц в самом нижайшем поклоне.

“Далее — поприветствовать самодержца…” — лихорадочно смекал молодой опричник.

Яков Лихой разогнул спину и громко гаркнул:

— Гойда тебе, великий наш Царь!

Важный человек в кресле-троне тряс подбородком, посмеиваясь над кривляньями и завываниями кромешника. Князь Милосельский, спесиво поджав губы и скрестив на груди ручища, с неудовольствием пялился на своего воина, будто он делал что-то не так...

“Чего ещё сделать то, Бог ты мой, подскажи…” Опричника осенило: “Надо на икону перекреститься!” Яков Данилович суетливо осенил себя троекратным знамением.

— Ближе ходи, чего у дверей пал?

Яков Лихой засеменил коленями вперёд и остановился неподалёку от кресла-трона с высокой спинкой, обитой лазоревым бархатом с золотистыми кистями. Государь оказался обыкновенным мужем зрелого возраста, одетым в парчовый о́хабень брусничного цвета с отложным воротом, усыпанный жемчугом и прочими драгоценными каменьями. На голове сидела чёрная шапка-тафья, расшитая, как у того знатного боярина — золотистыми и зелёными нитями. На пальцах сверкали три перстня: рубиновый яхонт и два диаманта. Ореховые глаза смотрели на юного опричника приветливо и со вниманием.

— Спаситель мой, Государь. Силён в бою, остропонятен в учении, богобоязненный, — улыбнулся князь Милосельский.

— Знаю, справлялся о нём.

Самодержец встал с кресла-трона, прошёл вперёд, замер перед стоящим на коленях опричником, властным движением руки ухватился пальцами за подбородок Якова и приподнял вверх его лицо, ослепляя глаза парня искрами рубинового яхонта.

— Экие очи, зело приятные. Как ручей лесной, васильковым цветом переливаются...

“А Государь то среднего росту, а я думал — великан, — размышлял Яков Лихой, впившись в Царя округлыми глазищами. — И телом совсем сухощавый, никакой дородности у него нету”. Острый взор самодержца насквозь прошивает иглами. Он всё про тебя понимает, всё знает. А чего не поймёт — выяснит. Кит океанский. Всего в себя поглощает, будто гада морского заглатывает. Карасик затрепетал, врос телом в сосновый пол, припомнив картинку чудовища из трактата о космографии. Голов много, огнями дышат, силища невероятная, хвост свитый...

Государь оставил в покое лицо опричника.

— Взор чистый, душа светлая, значит... Ну, Яков Данилович, удалой молоде́ц наш, чего за подвиг желаешь, говори.

“Чего пожелать то? Вот оказия…” — растерялся Яков.

Опричник перевёл взор с Государя на князя Милосельского, что остался стоять у кресла-трона. Юрий Васильевич лукаво подмигнул ему и несколько раз потёр друг о дружку пальцы правой руки…

— Великий Царь! За тебя в Новгородчине верный твой пёс сгинул, товарищ мой, Лёшка Вратынский. Не забудь про семью его, отец родный.

Государь помрачнел лицом, развернулся, прошёл вперёд и снова уселся в трон-кресло.

— Куда загнул, душа чистая. Вратынские — знатная фамилия, мои сродственники, как-никак. За себя проси, Яков Лихой.

— Служить тебе верой и правдой, Царь, вот моя страсть единая, — с чувством выпалил из себя слова Яков Данилович.

Милосельский и Государь добродушно рассмеялись голос в голос.

— Потешил царя, — покачал головой самодержец. — Эх вы, младыя года́, время нехитрых помыслов…

Кесарь поглядел на главу Опричного войска.

— Милосельский жаловал тебе тысячу золотыми червонцами, так? От меня — ещё две тыщи получишь.

Яков Лихой торопливо бухнулся лицом к полу.

— Ну всё, подымайся с колен, будет кланяться, — приказал Царь.

Воин встал и резвыми движениями онемевших пальцев отряхнул бока чёрного кафтана.

— Служи справно и далее, живи достойным сыном Отчизны. Ступай, герой. Червонцы доставит дворцовый подьячий, жди малиновую ягодку в гости.­­­

­ Яков Данилович поклонился кесарю глубоко в пояс. Милосельский короткими взмахами ладони посигналил опричнику, мол: “Давай, давай, Яшка. Ходи отсель…” Молодой дворянин потопал к выходу, но уже возле самых дверей... он замер на месте соляным столпом. Герой Отечества развернул фигуру в обратную сторону.

— Великий Государь, есть у меня ещё просьба. Уважь пса, подсоби в деле, кормилец, Христом умоляю!

— Вот это — разговор мужа, — улыбнулся кесарь. — Сказывай дело, опричник.

Яков прошёл ближе к Царю, бухнулся на колени и хотел склониться телом до самого пола…

— Замри, нос расквасишь. Сказывай суть, да поживее.

— Великий Государь! Подсоби ты мне в деле сердечном, Христом умоляю! Я — сиротою остался на всём белом свете. Дядьку Кондратия Дроздова, твоего пса верного, и того потерял в Новгородчине.

— Сердечные терзания... — задумался Царь.

— Истинный Бог, Государь! Хочу посвататься... к фамилии одной, а сватов засылать — не знаю кого.

— Чьих будет зазноба твоя?

— Младшая дочь боярина Сидякина — Марфа Михайловна.

— Угум, — промычал самодержец, — сладкая девица, твоя правда. Справный вкус у тебя, богатырь воложанский.

Глава Опричнины добродушно рассмеялся над словами Государя.

— Погоди, женишок, — потеребил пальцами русую бороду Царь. — Ведь её просватали уже, за Матвейку, так? Среднего сына Калганова.

Сердце Якова Даниловича рухнуло глубоко вниз — в богатые вином и снедью подвалы царского Детинца.

— Не так, Государь, — забасил князь Милосельский. — Девка эта — особа с норовом. К ней чуть ли не тыщу женихов уже сватались: всем от ворот поворот дала. Намедни отказала и Калгановым.

— А чего Михайла с ней цацкается? За шиворот ухватил и ходи под венец! — разрубил рукой воздух кесарь.

Сердце молодого дворянина металось между адовым пеклищем и святыми небесами. Только Юрий Васильевич, пресветлый князь, вернул к жизни Якова доброй весточкой, как сердитый Государь снова вверг его в горестное уныние...

— Младшая доченька, должно — любимица у Михайлы, — развёл руками Милосельский.

— Михайла ты Размихайла, — ухмыльнулся Государь, — разтетёха лекарственная. Про него сказывали, что он и супружницу покойную не колотил, так?

— Был такой слух, — кивнул головой князь.

— А я свою Глафиру давеча вдарил... Как следует! Три раза́.

Самодержец продемонстрировал Юрию Милосельскому жилистый крепкий кулак. Князь с пониманием покачал головой, а Яков немного смутился от таких интимусов царского жития. Кесарь разжал кулачину, посмотрел на опричника и снова потерзал бороду пальцами.

— Да подымись ты уже с колен, Пересвет Данилович.

Яков поспешно выполнил наказ Царя и встал на ноги.

— Что скажешь, Юрий Васильевич. Подсобим удалому воину?

— Подсоби, Государь! Сделай милость ему. Ну хошь, я за спасителя тоже пред тобой на коленочки бухнусь? — ухмыльнулся князь.

— Оставь, пустомеля. Ну, васильковые очи, так тому и быть — знай царскую милость. Сватом за тебя... я велю ехать к нашему берендею голове Боярского Совета... самому Михаилу Фёдоровичу Романовскому, первая знать на Руси. Ценишь милость, опричник?

Когда Государь произнёс “первая знать на Руси”: уголок рта князя Милосельского подёргался пару раз, будто в нервном тике... Яков Лихой снова бухнулся перед Царём на колени.

— Романовский — знатный дипломант, я его, было дело, хотел ещё на Посольский приказ ставить. Да покойный Сильвестр Галицын упросил тогда за сына Петрушку, — припомнил былое Царь.

— Михаил Фёдорович — достойный сват, — покивал головой князь Милосельский.

— Годы бегут, Юрий Васильевич. Вот и Петька Галицын хворает. Всё кумекаю: кого в Посольский приказ мне поставить заместо него...

Глава Опричнины приободрился и хотел уже было открыть рот, но Государь опередил его:

— Вот ты, князь, и подсказал мне... Да разумеет разумный.

Милосельский дёрнул пару раз крыльями носа, а потом навострил уши в ожидании продолжения царственной речи.

— Матвею Калганову дам Посольский приказ — так порешил. Будет ему утешение за отказ строптивицы. Как тебе средний Ивана сын?

— Вот так запросто, великий Царь? — удивился князь. — Взять за шиворот молодого боярина, да и усадить его за стол главы Посольского приказа?

— Толковый парень этот Матвейка, латинский и греческий языки разумеет, как свои родные, лопочет зело уверенно, талант имеет. Сядет покамест туда товарищем Галицына, посольские дьяки натаскают его. А когда Петрушка окочурится, а того случая недолго сталося ждать, вот и станет Матвей — подлинным главою Посольского приказа.

Яков Данилович, став невольным свидетелем столь важных забот государевых, подумал, что Царь совсем забыл про его сердечные дела. Опричник собрался с духом и в очередной раз встал с колен, предерзко напомнив кесарю о своём присутствии в палате.

Великий Князь строго посмотрел на кромешника.

— Серьёзный вопрос задаю, парень. Сидякины — бояре знатные. Но сие — полдела. Шибко богатые они, привыкли к достойной жизни. Куда жёнушку вести думаешь опосля свадебки? Сам... где проживаешь?

— На Опричном дворе... покамест, — растерялся Яков Лихой.

— Не дело то, — усмехнулся Царь. — Уйдёшь ты в поход, к примеру, а кралю чудесную под крылами опричных подьячих оставишь? Они тебе мигом состряпают гостинчик щекастый, коли обратно вернёшься.

Яков приуныл пуще прежнего. Потом он помянул захудалое гнездо-поместье где-то в воложанских полях, и парень совсем закручинился от таких мыслей...

— Ладно, не печалуйся раньше времени, Яков Данилович. Поперёд дела не будем скакать. А то откажет тебе строптивица — и гуляй сызнова бирюком. Ступай, жди весточки от свата Романовского.

Яков Лихой приложил десницу к сердцу, свершил глубокий поклон в пояс, а потом ровным шагом вышел из Царской Палаты. Самодержец задумчиво посмотрел вослед ушедшему герою.

— Откажет ему, небось, Марфушка-побрякушка. Пенёк худородный, имение фамильное: у воложанского чёрта, на болоте у третьей берёзы.

— Не скажи, Государь, — вступился за своего ворона князь Юрий Милосельский. — Весть о молодце славном разлетелася голубем по всем благородным домам Отечества. Авось и пленят строптивицу слухи…

Планида — штука хитрая. Кому сватанье, а кому терзания…

Потомок бояр Калгановых — изворотливый татарский мурза. При позапрошлом ещё Государе, он явился к царскому двору и присягнул на верность русскому кесарю...

Иван Калганов, внук того мурзы, при нынешнем Государе взлетел, считай, в небеса. Более двадцати лет минуло, как он прибрал к своим рукам Торговый приказ. Хитроумный Иван Фёдорович крутил и вертел государевой казной, ловко руководил денежными потоками и обладал полным доверием кесаря в этих делах. Отличился Иван Калганов и на личной стезе: женил старшего сына Фёдора на единственной дочери самодержца, таким образом, став близким родственником Государя. К слову сказать, всего у Ивана Калганова имелось трое сынов.

Старший Фёдор не выделялся среди братьев отцовским разумом и сообразительностью. Но Иван Калганов всё одно забрал старшо́го к себе в Торговый приказ, всучил ему в руки стол, заведовавший сбором податей с посадского люда, и ска́ред Фёдор Иванович с горем пополам принялся постигать азы государевой торговой службы…

Самым толковым из братьев был средний Матвей. Он с лёгкостью постигал самые разнообразные науки: от арифметики и космографии, до иноземных языков и риторики. К тому же Матвей Иванович обладал железной волей и твёрдым отцовским характером. Иван Фёдорович не мог нарадоваться на сына-любимчика. Родитель не без основания верил в то, что у Матвея Ивановича из всех его сыновей — самая яркая звезда-планида...

Младшенький Еремей — безобидный козлёночек, белая душа...

Иван Калганов в полдень внезапно вернулся в своё имение, когда ве́ресневое солнышко ещё одаривало земных жителей тёплыми лучами. Боярин слез с колымаги, отдал распоряжения гайдукам, а потом задал вопрос главному дворовому дядьке Самсону Рыкову, боярскому тиу́ну, что вышел из хором встретить хозяина.

— Матвей где?

— В конюшне прохлаждается, — ответил невозмутимый Самсон.

Кряжистый и плотный телом Иван Калганов зашагал в конюшню, прихватив с собой за компанию двух гайдуков. Глава Торгового приказа остановился у входа, велел гайдукам плотно закрыть за собой ворота и никого не впускать сюда. Боярину Ивану Фёдоровичу резко ударил в голову особый аромат: спёртый запах скошенной травы, овса и конской мочи. За стойлами разместились трое лошадок и один гнедой жеребец. Калганов-старший прошёл в угол конюшни и замер у стога сена, на котором возлежал его средний сын.

Сухощавый и долговязый Матвей, обладатель примечательной наружности (овального лошадиного лица с выпуклыми татарскими скулами), с холодной невозмутимостью посмотрел на родителя.

— Ну, чего развалился тут злым бирюком, Матвей Иванович? Всё колдунью зеленоглазую позабыть не можешь?

Любимец дёрнул уголком рта и перевёл взор на крышу.

— Не печалуйся, сын. Я весьма рад, что от ворот поворот тебе дала эта дева строптивая, а отец её, Михайла Борисович, нравом смирен и не тащит дочь под венец силою.

Где-то поблизости протяжно заржал жеребец.

— Болтают, что ведьма она — это ладно, пересуды пустые. Ты ведь сам разговор с ней держал, Матвей Иванович, ну! Гордячка же, царица Савская! Экая пы́ня раздутая, тьфу! — сплюнул отец Иван. — Благодари Господа, что уберёг тебя от такой супружницы.

Матвей вздохнул и перевернулся долговязым телом на другой бок — спиной к родителю.

— Утешься, сын. Весть принёс светлую. Государь тебя в Посольский приказ назначает: товарищем самого Петра Сильвестровича Галицына. Смекаешь — к чему дело идёт?

Матвей Иванович не удостоил ответом батюшку, но слушал его он с великим вниманием...

— Пётр Галицын хворый, скоро Богу представится, как испить дать. Сообразил теперь?

Матвей повернулся лошадиным лицом к родителю, потом поднял долговязое тело с сена, с удобством уселся на стоге, поегозив по нему мягким местом, а затем свесил вниз длинные худощавые ноги, обутые в сапоги вишнёвого цвета.

Иван Калганов со строгостью произнёс:

— Рядись гоголем. Кафтан надевай лазоревый, сапоги эти сымай, другие натягивай: малиновые, с серебряными бляшками. Те самые, что золотом и жемчугом шиты. Скоро поедем в Детинец: Царю в ноги падать за великую честь для нашей фамилии…

— Нету на тех сапогах ныне жемчуга, — ухмыльнулся Матвей.

— Как нету? — удивился отец.

— Фёдор отколупал, мордофи́ля короло́бый. Чёртов ска́ред.

— Хват поганый, хмы́стень! — взорвался Иван Калганов. — Дал ты ему по роже за то, Матвей Иванович?

— Как я ему дам, батюшка? Всё-таки брат старшой, оженатый; зять государев... твоими стараниями...

— Ну тогда я вмажу плюху граба́стику.

Глава Торгового приказа врезал кулаком по деревянному столбу.

— Собирайся живее, Матвей. Пора во Дворец нам с тобой. Эту пыню огневолосую позабудь. Скоро сваты толпами поспешат. Подберёшь себе иную красавицу…

Гнедой жеребец в стойле снова разродился протяжным ржанием. Матвей Иванович ловко спрыгнул со стога, отпружинил ногами ввысь и поспешил догнать отца, уже колотившего кулаком по запертым воротам конюшни. Эх, скорее бы Пётр Галицын издох.

Кому загляд на планиду, а кому дерзновенные помыслы...

В весьма просторной и скромно обставленной келье Симеонова монастыря, держали разговор трое важных мужей и один юнец: хозяин кельи Митрополит Всероссийский, князь Юрий Милосельский, его сын Василий и внук Юрия — Никита Васильевич. Владыка, Василий и Никита чинно сидели у дубового стола на резных стульях, а князь Юрий тигрой расхаживал по помещению.

— Матвейке Калганову дал Посольский приказ! Вдуматься только: важнейший приказ всучил отродью татарскому... без роду и племени, — гневно басил глава Опричнины.

— Чего раскудахтался, Юрий Васильевич? — подал глас владыка, перебирая длинными пальцами чёрные чётки-верви́цу.

— Его, его место занял Матвейка-татарин, — князь Юрий потыкал пальцем в русую голову любимого внука. — Наследник нашей фамилии, наипервейшая знать на Руси, потомок великого Рориха!

— На кой нужны эти посольские заботы? — возразил Митрополит. — У тебя на управе — Опричнина, у Василия — Сыскной приказ. Всю силу Отечества к рукам прибрали. Мало тебе, княже?

— А стрелецкое войско как? — не унимался первый опричник.

— Со стрельцами всегда сговориться можно, — отрезал Святейший. — А ты себе... не десять ли веков жизни отмерил, знатный боярин? Как представишься Господу — внук Никита займёт твоё место...

Митрополит Всея Руси осенил личность знамением. Милосельские дружно перекрестились вслед за владыкой.

Князья являли собой прелюбопытную картинку. Василий — полная копия отца Юрия: карие очи, темноволосый, такой же дородный, тот же нос крючковатый и такое же мясистое лицо. Только на два десятка годов моложе и седин меньше. Юнец Никита Васильевич забрал себе от отца и деда ястребиный крючковатый нос, а остальное досталось ему от красавицы-матери, урождённой боярыни Анны Волыновой: тонкий стан, греческое лицо с точёным подбородком, шелковистые русые волосы и миндалевидные голубые глаза.

— Сядь на стул, Юрий Васильевич, — приказал Митрополит.

Глава Опричнины походил ещё малость времени по келье, потом глубоко выдохнул широкой грудью и уселся на свободный резной стул, что стоял в некотором отдалении от дубового стола.

Со своего места поднялся Святейший Митрополит Всероссийский. Владыка сделал пару шагов вперёд и остановился напротив князя Юрия, ловко перебирая пальцами чёрные чётки-вервицу.

Митрополит был высоченного роста — на два вершка выше князей Милосельских. Длинные седые усы свешивались вниз и перетекали в густую окладистую бороду, тоже седую, с диамантовым бликом... На его голове утвердилась зелёная ми́тра, расшитая золотом, с маленьким образком Спасителя и диамантовым крестом на вершине. Из-под митры торчали густые седые волосы, а ниже глубоких складок морщинистого лба расположились кустистые посеребрённые брови. Широкие плечи и дородное тело облегал чёрный подрясник из са́тина. На груди покоился серебряный крест. Когда он говорил... все черти прочь разбегались.

Митру владыка использовал при богослужениях и торжественных выходах, а в обычные времена, леон надевал на седую гриву старинный византийский клобук светло-серого цвета.

Но сейчас на голове Льва покоилась именно митра…

— Государь нынешний — не парень уже, — вещал владыка. — Одну дочь только сотворил... сынов у него не имеется. Почему не берёт себе новой жены и не шлёт в монастырь никудышную Глафиру Вратынскую — то его Государева воля. Нам с вами в тайниках царской души копаться без надобности. Воистину.

Князья Милосельские слушали Митрополита, затаив дыхание.

— Ежели дело с места... не сдвинется — государство останется без наследника. В Разрядном приказе… фолиант “Родословец” лежит.

Святейший прекратил перебирать пальцами чётки-вервицу.

— Откройте вторую страницу... Какая фамилия расположилась следом за Рориховичами?

— Князья Милосельские, — с гордостью забасил Юрий Васильевич.

— Далее… какие фамилии?

Юрий нахмурил лоб и в задумчивости повернул голову к сыну.

— Князья Шумские, после, гм... князья Черкасовы, — ответил на вопрос Митрополита Василий Юрьевич.

— И нету боле князей на Руси, — подытожил владыка. — Черкасовы и Шумские где сидят ныне?

— В Печорах у литовской границы, — молвил Юрий Васильевич.

— Вот и пущай там торчат в опале. Поругались с Царём — и ладно.

Святейший владыка отошёл от Юрия Милосельского, миновал его сына Василия, и остановился возле юнца Никиты.

— Василий и Юрий, — заговорил Митрополит, — вы есмь — старики никчёмные. Вот он — юный корень князей Милосельских. За этим корнем — грядущее. Воистину! Ясно вам, бояре презнатные?

— Несомненно, владыка, — улыбнулся дед Юрий.

— Парня женить пора, — властным тоном произнёс Митрополит. — Отец Василий, встречался ли ты с Родионом Пушко́вым?

— Ударили по рукам, — ответил Василий Юрьевич.

— Ну и хвала Господу, — осенил Никиту знамением Митрополит.

Отец и сын Милосельские перекрестились следом, а внук Никита вдруг проявил характер.

— Погодите, отцы! — молвил князь, за которым стояло грядущее. — Моё мнение о свадебке не спросили вы, так?

— А каково твоё мнение, Никита Васильевич? — слегка раздвинул уста в улыбке грозный Митрополит.

— А моё слово, Святейший, таким будет... Девка Настасья Пушкова мне не мила, не глянулась она моей личности — и хоть тресни меня ты!

— Угомонись, раскрасавец ты наш, — нахмурился владыка.

— А и треснул бы ты его по башке, а, Святейший? — подал голос дед Юрий. — Сыскалась тут личность сопливая, поглядите-ка.

Митрополит подошёл к юному князю и легонько треснул его своим серебряным крестом по русому чубу…