Третий Лад

Глава 10. Властитель и шут

Дворянин Аргамаков упреждал Илюху Догунова: “...не хохми так с Лихим, у него фамилие говорящее. Он с виду телок смирный, а на деле — вулкан кипучий. С Государем шахматную баталию держит, такой чести никто из стольников не имеет…” Аргамаков принялся рассказывать Илюхе сказание о том, как бывший опричник сотворил некогда доблесть в новгородской земле, самолично порешив в лютой рубке аж пятерых мятежников. Старший Догунов только рукой махнул в пренебрежении...

На другой день стольник Лихой обманом заманил Илюху Догунова на просторный двор царского Детинца. Долговязый и лопоухий проныра обогнул длинный ряд белья, развешанного на верёвках для сушки, и прошёл пару шагов к стене Дворца. Внезапно навстречу выскочил Яков Данилович, держа в руках два длинных кухонных ножа для разделки птичьего мяса.

— Тьфу, напасть, — вздрогнул Илья. — Ты меня что ль сюда кликал, воложанский?

Яков Лихой всучил в ладонь хабала один из ножей. Далее бывший воитель опричного войска отступил шаг назад, присел в боевой стойке и ловко крутанул зигзагом оружие в правой ладони.

— Сражайся, — процедил сквозь зубы Лихой.

— Ты чего, — трусливо попятился назад Догунов, — шуткуешь?

— Стоять, — приказал Яков Данилович.

Илюха замер на месте. В его голове вихрем пролетел давешний рассказ Аргамакова о новгородском подвиге воложанского карасика. “Самолично семерых порешил…”

Яков подскочил к недругу, покачал станом из стороны в сторону, а потом с лёгкостью вывернул своей ладонью кисть Догунова и столовое оружие упало на землю. Лихой ловко перекинул кухонный нож из правой руки в левую, а далее от души дал по морде можайскому выползню кулаком: из носа Илюшки водомётом выскочила струйка дворянской крови, увалень упал на землю, слегка оросив кровушкой белоснежную рубаху. Яков вернул в десницу нож, левой рукой схватил неприятеля за ворот рубахи, а затем прислонил остриё к горлу.

— Яш… Яков, оставь, — ошалел Илюха, хлопая глазами в ужасе.

— Что обо мне баит Матвей Калганов?

— М-м, Яков, пощади...

Бывший опричник отвесил ладонью оплеуху — остриё ножа опасно воткнулось в шею можайского зайца.

— Сказывал пару раз: пенёк худородный, выскочка. А боле ничего, Яков Данилович.

— А ты сам, шалава можайская, шибко знатный что ль?

— Не... Не таковский я, — почти захныкал Догунов-старший.

— А благодетель твой, морда ордынская, первая знать на Руси?

— Не первая, Яков Данилыч.

Лихой отбросил в пыль кухонный нож, а потом с щедростью дал кулаком добавки по роже недруга: другой раз, третий... Можайская шалава безуспешно пыталась защититься руками от мощных ударов воложанских кулаков по подлой харе. Кровь новым водомётом из носа снова добавила краски на белоснежной рубахе, весьма гармонично сочетаясь цветом с алым кушаком на поясе проныры. Яков Данилович прекратил наказание, разогнул хребет и отошёл на два шага назад.

— Братцу Бориске нижайший поклон передай, урю́па сопливая. А мож сюда его кликнешь?

Бывший опричник обернул голову и увидел, что в его направлении резво семенит дворцовый постельничий Игорь Андреевич Поклонский: бойкий и тщедушный боярин, суетливый дядечка, всегда шастающий по Детинцу наряженным в засаленный кафтан-кунту́ш, имевший яркий васильковый цвет когда-то давно — ещё при Государе Горохе.

— Что за безобразие, Лихой Яков Данилович, ась? Ты почто лупишь Илью Догунова?

Поверженный неприятель сел на землю, разок протёр пальцами окровавленный носище, со звонким потягом им всхлипнул и захлопал ресничками — чисто девица безобидная.

— Желаешь вылететь из Дворца, воложанский дворянин Лихой? — зашипел царский постельничий, погрозив кулачком драчуну.

— Сия крыса отсюда первая выползет, — кивнул головой Яков. — С ним что ли Царь в шахматной баталии состязаться будет, коли меня тут не станет, а? Или с тобой, Игорь Андреевич?

Бывший кромешник деловито подобрал из пыли кухонные ножи и с достоинством удалился от развешенного белья на дворе к нынешним столовым заботам.

Проныра Илюха Догунов давно разнюхал многие тонкости жизни царёва Детинца. К примеру: он ведал тот факт, что постельничий Игорь Андреевич Поклонский был во Дворце далеко не последней фигурой, а может и самой первой, так как являлся по должности весьма близким к телу Царя вельможей... Размазывая красную юшку по ноющему от боли носу, он честно признался постельничему: “Вместе с братцем Бориской, порой, шутковали лишнего над Яковым Даниловичем, вот он, видимо, и решил проучить меня, как старшо́го…”

С той поры, Догуновы ходили по кухне, как нитки шёлковые. Месяц спустя Яков Данилович не сдержался и сотворил хохму. Он резал ножом мясо гуся и вдруг принялся резво крутить пируэты оружием перед носом Бориски. Младший Догунов в страхе попятился назад и вылетел пташкой из помещения.

Вещи — забавные штуки. Только сейчас у тебя на руках — кухонный прибор, миг единый — оружие. Вещи преображаются за мгновение, а живые человеки — из разума и беспокойного сердца скроены…

Благородным ли стерхом, ветром ли северным худородным, злым и колючим, пролетели пять годов суетливой жизни...

В собственном поместье держал расчёт с животом Иван Калганов. В горнице воцарился едкий запах-душитель от огромного количества свечей, искривлёнными стрелами воткнутые в серебряные подставки от пяти золочёных кандил. Когда-то кряжистый и дородный телом глава Торгового приказа лежал в койке, укутанный под двумя шерстяными одеялами, хотя на дворе стоял ласковый месяц тра́вень. У изголовья кровати сидел на коленях перед угасающим ликом отца старший сын Ивана Калганова — Фёдор. Он имел схожую с родителем наружность: кряжистый, сытый, среднего роста, кареглазый, темноволосый, жирное бугристое лицо с овальными и выпуклыми монголо-татарскими скулами. Однако у наследника имелась и собственная, весьма оригинальная особенность внешности: правый глаз с заплывшим от жира ве́ждом отчётливо косил куда-то вбок, словно искал завалявшегося золотишка где-то там, в углу горницы... Да и по дородности Фёдор Иванович с лихвой обогнал родителя к своим неполным сорока годам. Наследник фамилии проживал не просто дородным боярином — он был подлинным жирдяем, чего уж там. Но все сравнения старшего сына и отца являлись уместными ещё с полгода назад. А ныне Иван Калганов... совсем ссохся телом, что ягодка изюма, за горы которого его ёры-подьячие в Торговом приказе прописывали солидные подати иноземным купцам.

— Не зарывайс, Фёдор Иванов, как приказ взглавишь, — шелестел языком старик. — По совест дел веди. Бол десятины не волоки из царской казны. Помни: жадн... всегд... два раза плот.

И на смертном одре Иван Фёдорович оставался подлинным главой Торгового приказа. Он без особого труда игрался цифирями в последней напутственной речи перед старшим сыном.

— А я, Федьк, из казны... никогд бол пол десятины не бр. Царь ведал то и ценил... мня.

Фёдор Иванович слушал родителя с рассеянным вниманием. Он сильно страшился неминуемой смерти отца, он с таким трудом освоился на должности дьяка, управляющего сбором податей с посадской черни. А теперь ему предстояло взять в руки весь Торговый приказ... Однако возможность солидной грядущей наживы при новой стезе прельщала и манила его тугой разум золотыми берегами. “Чего там батюшка молвил про десятину и пол десятины?”

— Матвея слушайс — он толковый. Кличь... ко мне ег.

— Кого кликать, батюшка, Еремейку или Матвея?

— Младший пущ в светёлк плачетс, не дёрг его святую душ. Матвея зви.

Фёдор Иванович с усилием поднял жирную тушку с пола, сплошь устланным персидским ковром игривого небесно-голубого оттенка, при нынешнем печальном событии неуместно сверкавшим своей пёстрой голубизной в щедро освещённой свечами горнице...

А на задней площадке Опричного Двора, при свете семи факелов в руках молодых бойцов, что стояли кругом, бился с опричным старшиной в лихой сабельной рубке сам глава Опричного войска — молодой князь Никита Милосельский.

Здесь никто не умирал — здесь клокотала жизнь.

— Молодцом, Евлампий! — гаркнул глава Опричнины, отразив выпад Телегина. — Не поддавайся мне, рубись истово, старшина! Гойда, гойда, молодцом!

Гойда, гойда! Гойда!

Ретивая душа потомка великого Рориха с усердием приняла в руки дедовское наследство. Юрий Васильевич оставил в прощальной цидулке внуку множество практичных советов: как управлять войском, как выступать в поход, как высылать разведку... Всероссийский Митрополит, давний друг и покровитель князей Милосельских, дополнил заветы деда Юрия более духовными наставлениями: зело ценить старшин и бойцов, проводить с ними время в достатке, всегда беспокоиться о довольствии и прочих житейских заботах своих птенцов.

Гойда, словом.

Отец Василий ловко управлял Сыскным приказом, сынок Никита верховодил Опричниной. Князья Милосельские продолжали твёрдо удерживать важнейшие силовые ведомства в цепких руках.

Но в Русском Царстве имелось ещё могучее Стрелецкое войско, а с ними, согласно некогда сложившемуся укладу государевой жизни, у чёрных опричных воронов имелось некоторое противостояние. Двум силовым ведомствам, порой, приходилось тесно на узкой государевой дорожке, хотя по царским законам, стрельцы и опричники занимались разными делами, пусть и тесно повязанными друг с другом...

К слову сказать, князь Никита весьма томился душой от безделия. В Отечестве, благодаря толковому управлению нынешнего Государя, жизнь текла ровно и без потрясений. Своенравный Новгород богател и не бунтовал, не шалили и прочие земли Русского Царства…

За истекшие пять лет жизни, стольник Лихой крепко сдружился с тестем Михайлой Сидякиным. Вместе с жёнушкой Марфой они часто навещали главу Аптекарского приказа в его имении. Дед Михаил с радостью встречал и двух внуков: старшую Ксеньюшку и Фёдора Яковлевича, славного продолжателя рода семейства Лихих.

Забавная особенность: Ксения Яковлевна сильно походила на отца — такая же русоволосая и синеглазая озорница в детстве; а малец Фёдор — слепок с матушки: смарагдовоглазый, с рыжеватыми кудряшками, немногословный и серьёзный парнишка.

Михаил Борисович уважал сабельное рубилово. Прибыв в гости к тестю, Яков Данилович первым делом шагал на задний двор имения, где боярин Михаил Сидякин и дворянин Яков Лихой продолжительное время мочалили друг дружку оружием, облачившись в мягкие льняные рубахи. Тесть достойно сражался, но бывший боец Опричного войска, разумеется, лучше владел искусством сабельного боя, поэтому царёв стольник никогда не мочалился с Михайлой в полную силу, круча саблей более для поддержания телесной мощи. На позапрошлый день ангела, Михаил Борисович подарил зятю кривую персидскую саблю-шамши́р с двумя смарагдами на концах крестовины и с позолоченной рукоятью. Яков Данилович немедленно испробовал оружие в схватке с тестем и остался в полном восторге от сей персидской игрушки. Бывший воитель Опричного войска отметил много достоинств сабли-шамшира: лёгкая, как ветер; удобная рукоять; кривой клинок, усиливающий режущую силу сабли. Также кривой клин превосходно подходил для оттяжного удара...

Намахавшись саблями, тесть и зятёк отправлялись в баньку: смыть пот, разомлеть телами, а потом они спешили в хоромы. Разнообразные закуски, терпкое гишпанское вино, разговоры на всевозможные темы... Когда винцо било в головы, языки трещали без умолку: чванливая знать, учёные трактаты, закостенелость обычаев, бесправие чёрных смердов, засилие в умах мракобесия, проницательный и живой ум Государя…

Как-то раз, Михаил Борисович Сидякин, одолевший первый кубок гишпанского вина, подмигнул зятю, что лукавый заговорщик, и извлёк из широкого кармана кафтана-йокулы странную изогнутую штучку из орехового дерева. Затем тесть набил её посечёнными листьями бурой травы и с помощью пламени от свечи запалил сию микстуру. К полотку горницы потянулся горьковатый сизый дым. Михайла Борисович втянул воздух из трубки в глотку, а потом с наслаждением выпустил изо рта всё тот же сизый дымок кверху. Яков Данилович повторил деяния тестя с деревянной трубочкой. В голову сразу ударил обволакивающий разум дурман. Под добродушный смех хозяина, царёв стольник Лихой жидким тестом расплылся на резном стуле-кресле...

Презабавный factum земного жития. Сашка Валахирев прошлому Государю честно служил опричником: рубил боярские головы, бился с астраганскими супостатами, словил опального воеводу Шереметина и спалил его жирное тело на рудожёлтых углях. Срок пришёл — сам угодил в опалу лютому Иоанну. И вот бывшие товарищи Сашки сволокли его на двор, облили кипятком, потом студёной водой окатили тело: так и сошла с ещё живого дворянина кожа, словно шелуха с чесночины...

Развесёлые были времена. Спаси Христос, чтобы они повторились. Единственный сынок опричника Сашки Валахирева дворцовым шутом у нынешнего Государя служил.

В окно Царской Палаты струился поток свежего утреннего воздуха месяца травня. На высоком резном кресле-троне, обитым лазоревым бархатом с золотистыми кистями, сидел Царь и с ухмылкой смотрел на лежащего на полу глумца, одетого в пятнистую одежду с преобладанием зелёного и синего цветов. На голове шута имелась презабавная шапка канареечного цвета с тремя ниспадающими тульями, с посеребрёнными шариками на ней. Скоморох распластался на цветном ковре, подперев башку согнутым локтем, и глядел на Государя цепким взором.

— Ба-а-тюшка наш, — ворковал глумец голубем, — ужо эти знатные твои: носами много крутят, а дела мало знают.

— А ты ить сам благородной фамилии, Евсейка Валахирев.

— И я благородный, — вздохнул шут. — А вот к примеру — покойник Иван Калганов. Дедок его — татарский мурза, нехристь нечистый, а внук Иванушка — твоим самым толковым вельможей был. Верно, кормилец?

— Твоя правда, Евсей, — вздохнул Государь. — Шибко сомневаюсь я по его старшему сыну, моему зятьку Федьке, как он ноне дела поведёт в Торговом приказе. Ну да поглядим, время укажет...

Шут Валахирев подрыгал ногами в воздухе, а потом туркой уселся на палисандровый пол.

— А ты к чему про знатных зачирикал, канареечка?

— Худородных к себе ближе держать надобно, батюшка Царь. Для противовесу знатным жабам надутым.

Хохмач просунул руки под ноги и громко заквакал жабой.

— За кого квакаешь, лягушонок?

— Яшка Лихой, к примеру.

— Яков Данилович — толковый дворянин, — задумался Государь.

— Вот и подгребай его ближе к делам, кормилец.

— А ты чего за него стараешься? — ухмыльнулся Царь. — Небось, его тесть лекарственник выручил тебя от дурной болезни?

Шут надул щёки в обиде и развернулся спиной к самодержцу.

— К турецкому султану сбегу от тебя, сердитый Царь, — обратился к стене Палаты уязвлённый скоморох.

— Вороти-ка рожу обратно, Евсей.

Глумец снова протёр штаны палисандровым деревом и вернулся в исходное положение.

— Возропщут знатные, зубы станут точить, языками ядовитыми толочь примутся. Пенька худородного, мол, возвысил я. Супротив устоев ходить — задача зело трудная, Евсей Раскривлякович.

Шут грозно заурчал тигрой и резво вскочил на ноги.

— Не можно Царю на поводу у знатных ходить! Как батюшка твой покойный, царствия ему небесного, поучал гордых кровушкой красной, припоминаешь, кормилец?

Глумец извлёк из коротких ножен на поясе деревянный кинжал, провёл оружием себе по горлу, захрипел, засопел. Потом шут выронил опасную игрушку, схватился за горло обеими ладонями, рухнул на пол, подёргался телом несколько раз и, наконец, в лютых мучениях издох…

— Воскресни, Евсей Раскривлякович.

Скоморох немедленно воскрес и снова уселся туркой на пол.

— Я юнцом был, но и поныне помню, как опричники в Алексеевой слободе на лоскутки разодрали боярина Репневского по указу родителя, — припомнил былое Государь. — Я стоял в горнице и из окна наблюдал, как со знатного кожу сдирают ломтями. В тот миг, я дал слово нашему Отцу Небесному: коли стану Царём — не буду холопов зря мучить...

— А зря ли вороны Репневского отделали, а, Государь?

— Разумный да разумеет. Тогда столько крови лилось, что ныне не разберёшь уже: кто правый был, а кто в самом деле повинный...

Государь в волнении потерзал бороду пальцами.

— А ить родитель и меня раз... чуть живота не лишил, тем посохом вон, угум... Покойный Фёдор Романовский закрыл меня жирным телом — так и от смерти выручил.

Глумец обернулся к стене Палаты, обитой багряной материей, где находился, прислонившись к полотну, Государев посох с округлым набалдашником, сплошь усыпанный драгоценными каменьями.

— Шуткуешь, отец? — нахмурил брови скоморох.

— Это ты у нас завсегда шуткуешь, — усмехнулся самодержец.

— Покумекай всё ж над моими словечками, батюшка родный. А сейчас, давай-ка, кормилец, шахматную баталию устроим, ась?

Глумец кивнул канареечным колпаком в сторону окна, где стоял маленький стол с точёными шахматными фигурами.

— Притомил ты меня ныне, ащеул любомудрый. С тобой биться не стану, не желаю. После полуденного сна ко мне Яшка Лихой зайдёт — с ним занятней сражаться.

— Вот-вот, кормилец, — широко улыбнулся придворный шут.

Пришёл полдень, потом настало время святой обедни, а за ней и трапезы. По традиции, после обеда всё Русское Царство погружалось в непродолжительный, но весьма сладкий сон... Затем шло пробуждение и зачиналась вторая половина божьего дня...

В Царской Палате за шахматным столиком сидели самодержец и стольник Яков Данилович Лихой. Сражение только разворачивалось: противники слопали друг у друга по одной пешице и в задумчивости буравили взорами доску.

— Литовцы союза просят, — молвил Царь, ожидая, когда стольник свершит ход.

— Супротив Короны биться? — не задумываясь, спросил Лихой.

— Оно самое. Хотят отвоевать у них... крепость Свеборг. А с нами золотом за подмогу военную расплатиться желают, м-да...

Яков Данилович сходил ладьёй и только после этого действия принялся переваривать в мозгу сей любопытный factum: самодержец сейчас поделился с ним государевой заботой. Да не пустяшной ерундой, вроде недавней драки в кабаке опричных и сыскных подьячих, а самой, что ни на есть важной — внешними делами Отечества.

— Что думаешь, Яков Данилович?

“Вот это фортель... Надо бы не опростоволоситься”. Самодержец по-прежнему раздумывал над ходом. У стольника имелись драгоценные мгновения дабы, как следует обмозговать ответ. Властелин пошевелил бровями и сейчас стало совершенно неясно: то ли кесарь действительно кумекает над ходом, то ли с нетерпением ждёт ответа на свой вопрос от воложанского дворянина.

— Не стоит, Государь.

Царь сходил конём, ворвавшись на половину поля противника.

— Чего говоришь, Яков Данилович? Не стоит?

— Одного Архангельска мало нам. Свеборг самим надо бы взять, великий Царь. Через порт с англичанами торг наладим: и потечёт в казну золотая река бурным потоком.

— Как крепость урвать предлагаешь?

Яков Данилович сходил королевишной, страхуя передовые ряды от наскока настырного коня супостата.

— Откажи литовцам в союзе, Государь. Отойдём в тенёк покуда. Пущай они со шведами с друг дружки хорошо крови попьют. Шведы тогда одолеют Литву, как пить дать. Да сами истощатся премного.

— Продолжай речь, стольник, ну, — Государь сходил пешицей.

— В поход выступим в нужный час... и осилим, Господь в помощь, потрёпанного шведского зверя. Так и приберём себе крепость Свеборг.

Самодержец поднял ореховые глаза от шахматной доски и обжёг Якова Лихого пристальным взглядом.

“Чего это он. Насквозь прожигает…”

Государь улыбнулся и звонко расхохотался. “Ерунду брякнул. Вот я — баламошка никчёмная. Такой случай имел, Господи, ну как же то…”

— Зелёный кужонок ты ещё, Яков Данилыч. Но мыслю воротишь на правильный шлях — по государеву проку печёшься.

Царёв стольник опустил васильковые глаза книзу и постепенно его щёки стали наливаться алым цветом хрустящих наливистых яблок, что поспевают к концу месяца серпня.

— Твой ход, Яков Данилович.

Дворянин малость покумекал и двинул вперёд чёрную ладью.

— А ведаешь ли ты, стольник, как честные дворяне по крутой горе дворцовой службы карабкаются?

— Дворцовой? Гм, смутно, Государь.

— Угум, разумеется, — промычал Царь, перекидывая взор от своего коня до своей королевишны. — Поначалу честной дворянин попадает на службу, молвим, в Посольский приказ, под начало Матвея Ивановича Калганова, царствие небесного его усопшему родителю.

Государь деловито перекрестился на Образ в красном углу Палаты, Яков Лихой осенил себя знамением следом за кесарем.

— Далее дворянин служит, мозгой лишнего не скрипит, времечко бежит, а потом… что происходит, Яков Данилович?

— Не ведаю, — сглотнул слюну стольник.

— Толковый вельможа за честны́е труды получает от Государя чин думного дворянина. Следующие высоты — окольничий, боярин. Господь выручит — и до них дожить можно. А чин думного дворянина открывает дорожку вельможе... куда?

— Боярский Совет.

— Твоя правда, воложанский помещик. Толковый совет Государю завсегда нужен.

Кесарь выдвинул на левый фланг белую королевишну из-под своей ладьи.

— В Боярском Совете... презнатные бояре сидят, — в задумчивости покачал русой головой стольник Лихой.

— В Боярском Совете сидят бояре, — подрезал высказывание Якова Даниловича Властелин.

Стольник сходил башней по правому флангу, явно желая напролом просочиться к центру поля сражения.

Государь сходил белой королевишной.

— Мат тебе, стольник Лихой.

Воложанский дворянин резво пробежал по доске взором. “Святая правда, цари не лгут... мат”.

— Вали свово Государя, чего растерялся, — усмехнулся кесарь.

Яков Лихой взялся пальцами за крупную фигуру чёрного Государя и повалил его: великий князь с шумом упал на доску и перекатился по шахматному полю, задев собой две пешицы и башню.

— В Посольском приказе вскоре местечко освободится, как раз за шведо-литовским столом. Боярин Иван Воронцовский скверно мозгой трудится, пора ему на роздых сгулять… или уйти на службу в Опричный двор, ближе к родственничку Никите. Пущай там волокитит.

Стольник снова смочил пересохшее горло слюной.

— Как стол освободится: сызнова побеседуем, Яков Данилович; под шахматную баталию.