Третий Лад

Часть 3. Глава 10. В гостях у Калгановых

— Ждут в гости... ныне к вечеру же, — Марфа Михайловна положила пергамент на стол. — Ишь как засуетились, братушки.

— Наряжусь крестьянином, бороду прилажу, и в повозку с бочками лягу, в сене зароюсь, — планировал боярин. — Митяй меня и вывезет.

— За водой кто едет к вечеру?

— Мало ли.

— Не тревожься, супруг. Отправишься в путешествие. К вечеру, как и зовут. Токмо обмокнешь малость... Ну, не беда. Чай не леденец ты на палочке, не растаешь.

— Про дождь говоришь? Пустая надежда. Третью седмицу жарюка стоит, аки в Индии дальней.

— Надежда — скверное имя. Вера — самое подходящее. Верь мне, Яков Данилович. Всё будет ладно. Ступай сей же час, разыщи Митьку. Из имения пеше станете драпать. Скоро всё сам сразумеешь. У оружейной слободки возьмите коней, прихвати серебра в дорогу. Девкам на дворе крикни: пущай бельё с верёвок сымают и в хоромы тащат.

Муж наконец-то приметил: смарагдовые камни вспыхнули в руках жёны блеклым свечением. Яков Данилович вышел на двор — какой там дождь! Пекло адово...

Марфа Лихая сидела в тесной каморе подклёта и вела ворожбу. На столе в окружении пяти полыхающих свечей стояла лохань с водой. Водица в посудине начала едва пузыриться малыми бурунчиками.

С потолка на тонкой нити свесился большой паучина. В его паутину угодила мушка-полетушка. Запуталась, прилипла, попалася, вляпалася, крылышками жужжукала. Тарантул добрался до мушки, впрыснул в тело жертвы яду... Размякла букашечка, расхлябаласася, раздудонилась. Паук принялся пожирать её, голубушку. Вкусная букашка, объедение. Мягкое тельце, как пышка сдобная. Тарантул ласково обнимал ногощупальцами мушку, сосал из неё соки, трапезничал.

А боярыня — ворожбу ворожила...

— Обернись пустельгой птицей, загово́р желанный мой... Твёрдою своей десницей зачинаю разговор. Ветры, славные ребята, поднимайте туч войска. Ночи матушки солдаты... завывайте без стыда.

Водица в лохани принялась буруниться ещё веселее. Смарагдовые камни в пальцах боярыни засверкали ещё ярче, глаза хозяйки имения вспыхнули двумя зелёными точками, сочные перси под её брусничным сарафаном вздыбились вулканами, на вершинах этих возвышенностей топорщились рубиновые маячки...

У входа в подклёт встал стражем долговязый холопчик Терёшка. К дверям направилась маленького роста моложавая бабёнка с деревянным ведром в деснице.

— Цыц, Полинище! Ступай прочь отседова! — погрозил Терентий кулаками. — Хозяйка в подклёте, не велено тут околачиваться.

— Осподи, осподи...

Бабёнка засеменила прочь от стража, доковыляла до овина, стала у стены и поставила пустое ведро на землю. Полина задрала голову — синее небо стало затягиваться чёрными тучами. Подул ветер, как божий дар после жарких дней! Крестьянка широко вдохнула ртом, но сразу же сплюнула — на язык приземлилась сухая травинка. Ветрюга усилился, с поленницы дров упала порожняя лохань.

Непогода ворвалась во владения боярина Лихого. Долгожданная мокредь намечалась, слава тебе, Господи. Да оросятся поля дождями, да минует нас неурожай. Заливай, завывай, закручивай!

Дворовые холопы забегали муравьями. Кто-то спешил к конюшне и амбарам, кто-то резво семенил к дальнему входу в подклёт — ближний занял Терёшка-стражник и никого не пускал внутрь. Мужики и парни — посмеивались, девки и бабы — тихонечко голосили.

— Осподи, светопреставление! — перекрестилась бабёнка Полина, всё также стоя у стены овина. — Барыня в подклёте заперлась, а барин... холопом вырядился. Милые вы мои, ну и дела-а-а...

В эмпиреях вспыхнула кривая молния. Полина ойкнула и побежала в конюшню, туда же семенил лопоухий недоросль с босыми ногами, держа в руках кадушку с малосольными огурцами. Недотёпа споткнулся о кочку и шмякнулся наземь. До четверти огурчиков, покрытых пучками укропа, рассыпались... из кадушки потекла мутноватая жидкость. Ветер подул ещё сильнее, с небес засочился дождик...

Казалось, ветерок проник и в тесную камору подклёта. Рыжеватые локоны боярыни развивались, как стяги. Вода в лохани также премного бесилась бурунами.

— Темень, родная сестрица, недругам сломай ты взор. Пусть сойдут с ума на время... пусть несут похабный вздор, — велеречивым языком молвила боярыня и раскинула руки в стороны. — Длани небу подставляя, я прошу, Перун, тебя: пусть свершится водяная… делу нужная... игра.

Смарагдовое ожерелье в деснице чародеюшки ворожилось таким ярким зелёным светом, что даже паук поспешил вскарабкаться ввысь и прибиться телом к каменному потолку...

У плетённой изгороди, аккурат у того самого места, где стольник Лихой крушил когда-то персидской саблей забор, встали рядышком: сам хозяин поместья, ряженый смердом, и его холоп Митрий Батыршин.

— Яков Данилыч, — хохотнул вихрастый парень, — добрая же у тебя борода! Ты навроде: рязанский али воложанский мужичок.

Боярин одёрнул рукой тонкий зипун и заокал:

— Воложанский я есемь — Сидор мне имечко... Сам по себе жучок-мужичок. Тружусь-копошусь заботами ра-азнымя.

Митька громко загоготал: барин скоморошничал, потеха.

— Дыши ровно, Митяйка, — заговорил своим голосом Яков Лихой. — Кинжал захватил?

Батыршин похлопал себя по такому же тонкому зипуну на лёгком овечьем меху. Барин знал: зипун Митрия имел с левой стороны глубокий и плоский карман. Дождь усилился, тучи сплошной стеной заполонили небеса, сверкали молнии.

— Сейчас вдарит, Яков Данилыч. Эк стемнело в округе.

— Пущай льёт от души. Не то — неурожай будет...

— Твоя правда, хозяюшка наш любезный.

— Заливай землю, бей молниями, ну!

— Хозяин, мужики с деревни сказывали: как они в поля шли перед полуднем ныне, метнулись в лесок две тени крысиные от кустов.

— Недобрые это люди, — закричал в ухо смерду боярин, — недруги наши, так скажем. Сейчас мы от сих недругов... рванём с тобой к лесочку тому, о-о-н туда. Понял меня?

— Разумный да разумеет, Яков Данилович. Твои слова.

Сверху раздался сокрушительный пушечный грохот, яркие молнии вспыхнули одновременно в разных местах небес. На землю библейским потоком обрушился сплошною стеною сильнейший ливень. Яков Лихой захохотал и подставил воде ладони, раскинув руки.

— Доволен потопом, хозяин? — заорал Батыршин.

— Пора, Митяй! Поспешим!

Боярин и холоп с ловкостью взобрались на изгородь, перемахнули через неё, спрыгнули на мокрую землю, и рванули к тому самому лесу...

Три ярыги и два государевых стражника мокрыми гусями забились под крону могучего дуба. Ещё один ярыжка стоял у края леса, стражники держали за поводья коней, один из них наглаживал морду животному.

Дозорный прислонил ладони ко рту и заорал:

— Робята! Сюды ходи!

— Сам ходи, телеу́х! — огрызнулся один из ярыг. — Будем бегать до тебя всей компанией.

Дозорный подбежал к товарищам и заголосил:

— Только что к лесу две тени метнулись с хором, вон там, — махнул рукой бдительный соглядатай. — Недалече они ещё топают, догоним?

На толстом суке сосны сидел, нахохлившись, здоровенный чёрный ворон. Яркими рудожёлтыми глазёнками он смотрел на компанию ярыг у ствола. Подул такой сильный ветер, что на вершине соседней берёзы хрустнула ветка и полетела вниз. Сверкали вспышками молнии, рычал гром... гневались на людей эмпиреи. И вода низвергалась с небес, много воды, вселенский потоп зачался...

Оживилась засохшая твердь земли, готовая впитать в себя влагу, напиться от всей души живительными соками.

Слава тебе, Марфа Михайловна, за эту небесную беспогодицу!

Дождь добрался и до Дворца...

Постельничий Поклонский со свечой в левой руке стоял у резного окна Царской Палаты. На улице бушевали ветер и ливень.

— Благодарствуем тебе, Осподи, — шептал старик, — за влагу твою.

— Игорёшка... — раздался еле слышный сип. — Сюда иди.

Поклонский, как завороженный, любовался на стихию, не на хохму разыгравшуюся за слюдой окна. Долгожданный ливень уничтожил пыль, прогнал зной, дал земле влажности, а больным головам — свежести...

— Посте-е-льчий...

— Ась? — очнулся Поклонский, развернул стан и засеменил к койке.

Из-под шерстяного одеяла торчала маленькая голова Государя с редкими всклокоченными волосами и жидкой бородкой. Подбородок кесаря подрагивал тиком. Постельничий склонил спину у изголовья.

— Яшка Лихой... не объявлялся в Детинце?

— Не было ещё, всё хворает.

— Молодой...небось оклемался уже, — прошелестел сухим языком Государь. — Зашли до него гонца. Пущай проведает меня...

— Ни к чему это, батюшка милый, — скривился постельничий.

— Не кудахтай. Кличь ко мне Якова. Это приказ...

Кто в палатах скучает, а кого водой заливает...

У ствола дуба стояли четверо ярыг и двое государевых стражников. Последние держали коней, взволнованных бушующей непогодой.

— Не померещилось ли тебе... впотьмах то?

— Истинный Бог! — перекрестился один ярыжка. — Видел две тени!

— Потоп какой приключился, — поёжился другой ярыга. — Стоит ли торопиться следить за холопами?

— А ежели барин один из них?

— Будет тебе барин в такую непогоду из хором пеше выскакивать! Небось, мнёт он сичас титьки боярыни в опочивальне...

Бдительный ярыжка вжал голову в плечи. Ему под шиворот затекла струйка холодной воды сверху, должно с ветки скатилась. Служивый как пёс отряхнулся, и также к стволу прибился, спасаясь от ливня под кроной могучего дуба.

Ливень закончился столь же резво, как и начался. Земля-матушка от души напилась влаги и благоухала сейчас пара́ми, источала свежие запахи. От души настрадавшись засухой и пеклом последних дней, ныне твердь ожила телом... воспряла духом. В её нутре зашевелились живые потоки...

Братья Калгановы встречали важного гостя...

Яков Лихой, ряженый крестьянином, стоял в подклётной палате, держа в руках взмокшую шапку барловку. С его одежды и кожаных сапог на пол стекла маленькая лужица. Кравчий, смущаясь, топтался на месте. Во главе палисандрового стола сидел хозяин — Фёдор Иванович. По его левую руку находился младший брат — Еремей, по правую руку — глава Посольского приказа Матвей Калганов. Братья оделись, как и подобает одеваться боярам при встрече важного человека, и теперь они с явным недоумением глазели на крестьянский наряд гостя...

Волнуясь, Яков Данилович сбивчиво поведал хозяевам о кознях князей Милосельских и Митрополита. Кончив рассказ, он громко чихнул и немедленно попросил прощенья. Воложанский выскочка ещё на серёдке истории смекнул: как он и предполагал, братья давно знали о происках врагов. Матвей Калганов молчал, гостю нужно было что-то ответить.

Хозяин подклётной палаты заговорил первым:

— Занятную сказку поведал ты, царёв кравчий. Значит, дали наказ тебе лисиные морды... потравить Государя по их отмашке, — потерзал чёрную бороду Фёдор Иванович, — а сами: поганые слухи сеют по наши души? Какое коварство задумали, ась.

— Ты вот чего, мил человек... — разомкнул уста Матвей Калганов. — Сыми-ка бороду скоморошью, уважь хозяев. Разговор сурьёзный у нас, убери от лица этот веник.

Яков Данилович стал суетиться руками. Накладную бороду долго не получалось снять — крепкий узел тонкой верёвки за шеей гостя никак не желал развязаться. Матвей стрельнул глазами младшему брату. Тот встал со стула, помог кравчему снять с лица бороду, а потом вернулся на место. Визитёр уложил накладной веник внутрь мокрой шапки.

— А теперь скажи нам, Яков Данилович, — молвил средний брат. — С какой целью ты прибыл сюда? Чего добиваешься?

Гость совершил глубокий препочтительный поклон, обращённый сей миг исключительно хозяину дома. Разогнув хребет, он сказал:

— Тебе, Фёдор Иванович, скоро на царствие заступать... За то, что упредил вашу фамилию... про коварства ворогов, прошу ослобонить из темницы тестя мово, Михайлу Сидякина. Как Престол ты возьмёшь.

— Можно осилить такую милость, — покачал головой хозяин.

— И ещё просьбочка, Фёдор Иванович! Всю жизню я около кухни пчелою порхаю, не по душе мне сии старания. Как осилишь Трон: подари ты, за-ради Христа, Стрелецкое войско мне в руку! Ратные подвиги — то моя жажда!

— Куда ухватил, кравчий, — засмеялся Матвей Калганов, — всю жизню жратвой управлял, а таперя — полками распоряжаться вздумал?

— Я и сам... пресправный рубака, Матвей Иванович! Саблей ловко орудую.

— Пустая ты голова, несёшь околесицу. Одно дело — саблей махать, а другое — воинскую стратегию разуметь. Не смеши, кравчий. Над тобой даже кабанье рыло в стене потешается.

Яков Данилович обернулся к зверю, пренабожно перекрестился в великом трепете, а потом… сызнова громко чихнул и попросил простить его за такую дерзость.

— Будь ты уже здоровый, пустомеля. Македонский ты, Александер, — съязвил Матвей Иванович.

Нога среднего брата потихоньку увязла в силке, который установил для его личности худородный охотник. Воложанин аккур-а-а-атненько потянул на себя верёвку:

— Почему обижаешь, достопочтенный Матвей Иванович? У меня, к примеру, свояк в Стрелецком приказе трудится, дьяк Леонтий Хаванов, Петра сын. Он мне десницей станет, первым помощником в ратном деле.

— Дьяки перьями скрипеть мастера, хоть и в Стрелецком приказе, а… — глава Посольского приказа осёкся, — Леонтий Хаванов, говоришь, сродственник? Какого стола он?

Попался, Матвей Калганович!

— По вооружению: пищали, порох, ядра. Раз уж речь про стрельцов зашла, я так скажу... За вашими ворогами сила: Опричнина да Сыскной приказ. Схватка начнётся... и вам сила понадобится. Со стремянными сотниками надо бы встретиться... поддержкою их заручиться. Остальные воины без надобности. Сами, небось, ведаете: отправляются в крымский поход. А Опричное войско на Новгород двинет — дело верное. Нельзя проворонить случай, братья любезные! Каково моё предложение... по стрельцам стремянным?

— Плохое дело, боярин Лихой. Не жалуют мою личность служилые люди, — пожалился гостю Фёдор Калганов. — Имеется у меня должок... пред ними, кхм...

— Дело поправить можно, — вплеснул руками по сторонам гость, — я постараюсь его резво свершить. Устрою вам встречу со стремянными сотниками.

— Станут они с нами встречаться? — набычился грядущий Царь.

— Вину можно спробовать завалить золотыми монетами. Токмо не поскупись, Фёдор Иванович. Отвали им достойный куш. Я замолвлю за вас словечко, унавожу служилую почву... Милосельские дерзость затеют — бердыши вас прикроют, и отлуп вы дадите змеям.

— И как разумеешь, — кольнул острыми глазёнками средний брат, — выгорит твоё предприятие со стремянными сотниками?

— Кому на Руси мешают золотые червонцы, Матвей Иванович? Нет таковых. А с лихвой их насыпать... толк будет, уверен.

— А стремянные тысяцкие, что о них молвишь: Тихон Варенников, Константин Головкин? — проверил осведомлённость гостя о стрелецких делах Матвей Калганов.

— Бражники и печегнёты, — прошёл проверку кравчий-выскочка, — они нам без надобности. Стремянные сотники — вот сила.

— Как резво мосты до них наведёшь, полководец?

— В один день управлюсь, делов мне: со свояком перемолвиться. А далее — как сотники разродятся... Но, ежели заранее о золоте упредить служилых… уверен я — их ответ скорый будет.

— Как разумеешь, Яков Данилович, — задумался глава Посольского ведомства, — осемь тысяч золотыми червонцами — достойный предмет для разговора?

Фёдор Иванович Калганов рыкнул глоткой в возмущении — осемь тысяч, православные, осемь! Ну хотя бы... семь, а ещё лучше — шесть.

— Есть же на свете богатые люди, — осенил себя знамением царёв кравчий и тяжко вздохнул. — Ещё вам чего поведаю, братия...

Яков Данилович не договорил. В его носу снова кольнула молния и он в очередной раз чихнул, приставив к лицу взмокшую шапку.

— Славная весточка, — издевался над гостем средний Калганов.

— Холопов своих... нам к друг дружке не стоит слать... для обмена цидулками. И лично самим лучше более... не встречаться.

— С чего это? — вопросил глава Посольского приказа.

— Милосельский Василий Юрьевич... ярыг своих к моему поместью приставил. Догляд идёт пристальный... за моими порханиями.

— Зачем сам тогда к нам явился? — недоумевал Матвей.

— Господь выручил. Стал собираться к вам и раздумываю: как бы с имения тайком выползти? Тут и ливень случился. Темень и стены воды вокруг — светопреставление! Удрал я под такую удачу вместе с холопом, да и сам заранее смердом вырядился.

Вот и разрешился вопрос со странным нарядом гостя...

— В Детинце... тоже следят? — почесал чёрную бородку средний из братьев.

— В Детинце навряд. Ярыжкам туда нету дороги.

— Вот и славно, — покачал головой Матвей Иванович. — Связь мы станем держать во Дворце. Есть там у нас место надёжное — справный тайник для посланий.

— Не забудьте вы о моей скромной личности, дорогие братия, как царствовать станете. Выручите из темницы тестя любезного и про мечту мою о Стрелецком войске не забывайте... прошу, — пошёл куражиться Яков Данилович, воодушевлённый успешным визитом.

— Опять вздумал дурачиться, кравчий Лихой? — нахмурил брови средний Калганов.

Гость в растерянности глянул себе под ноги и молвил:

— Извиняйте сердечно, хозяева любезныя. Наследил я вам на́ пол. Говори, Матвей Иванович, где тайник во Дворце находится... и пойду я, пожалуй, в родимые хоромы... к драгоценной супруге.

Зарезвился кравчий. Фёдор Калганов слегка усмехнулся и зыркнул косым правым глазом в потолок, хоть и смотрел на среднего братца. Еремей Иванович пуще прежнего зарумянился перёнковыми ушами да щёчками... Глава Посольского приказа встал с резного стула, дошёл до кабаньего рыла и молвил, обращаясь к зверю:

— Погоди уходить, гость любезный, — щёлкнул пальцем в пятак Матвей Иванович, — Предложение твоё славное, царёв кравчий Лихой. Мы... подумаем с братьями. А покуда... вот чего делай. В ноги пади перед твоими грядущими государями и божись истово рабской преданностью.

Яков Данилович заметался душой — куда ногами то пасть? К рылу, вбитому в стену, или к палисандровому столу? Либо... боярин Лихой не ожидал подобного требования и малость дрогнул духом. Средний брат вернулся к столу, остановился рядом с сидящим на резном стуле дьяком Торгового приказа Еремеем Ивановичем и, скрестив руки, посмотрел острым взором в васильковые глаза гостя. Кравчий упал на колени, его хребет прильнул к каменному полу.

— Клянусь рабской преданностью вам, государи мои. Верный холоп ваших милостей, воложанский дворянин Лихой Яков Данилович.

Грядущий Великий Князь Руси с удовлетворением потёр пальцами чёрную бороду, кося правым глазом по кабаньему рылу.

— Чего в пол загундел, как дьячок хмельной? — не удовлетворился Матвей Калганов. — Лик подыми, зри в глаза прямо мне и повтори свою клятву!

Яков Данилович распрямил хребет.

— Клянусь служить холопьей верой и правдой вам, государи вы мои драгоценные, братия достопочтенные.

— Целуй крест, кравчий, — приказал средний Калганов.

Выскочка вытянул нательный крест и поцеловал Спасителя, глядя в глазёнки главе Посольского приказа. Матвей Иванович обогнул стол, уселся на стул, снова прожёг острым взором худого гостя, попирающего коленями каменный пол, и заговорил:

— Еремей Иванович проводит тебя и расскажет, где тайник наш в Детинце находится. Как надумаем — послание в схроне найдёшь. Брат Еремей же — почтовым голубем будет. Как поздоровается с тобой он в Детинце преособым макаром, — средний Калганов приложил ладонь к сердцу и почесал пальцами лазоревый кафтан, — сие означает: в схроне цидулка лежит, тебя дожидается. Наш человек всегда раз в сутки тайник проверяет. Надумаешь сообщить чего — клади пергамент туда... только оглядывайся по сторонам, не зевай.

— Сразумел, Матвей Иванович.

— Приятного путешествия до имения, полководец великий. Бороду не забудь прицепить на дорожку.

Кравчий со своим холопом покинули поместье Фёдора Калганова. Еремей Иванович вернулся к братьям в подклётную палату со свечой в руке и сел на резной стул.

— Свежесть какая стоит... благодать Господня, — молвил младший брат. — Божий мир после дождя возрадовался, благоухает всё.

— Набаловался, Матвей Иванович, довольный? — покосился в угол палаты хозяин дома. — Почто с кравчим столь резким был? Изводил его прям, открыто безобразничал.

— Жалко тебе... карася воложанского?

— На коленках бы постоял — и будет с него. Какое предложение он славное сделал: дорожку к стрельцам на блюде преподнёс.

— К стремянным сотникам, — уточнил Матвей Калганов, подняв ввысь указательный палец. — Подумаем... над словами кравчего, да уж... шино́ра он скользкая... лукавая бестия.

— Время дорого, — робко заговорил Еремей Иванович.

— Время есть ещё, — огрызнулся средний Калганов. — Я иную думу в голове перекатываю. За своего Феофана тревожусь. Добрался ли он?

— Как бы подьячего не прибили там… новгородцы, — осенил себя двумя перстами младший брат.

— Служба такая, — Матвей Иванович вынул из ножен ятаган и стал мрачно разглядывать острое лезвие, — лишь бы золото успел передать кому следует. И я вот чего порешил: северянам широких вольностей по торговле дадим, как Трон осилим.

— Не жирно им будет? — буркнул старший брат.

— Довольно ты с них крови́ высосал, Фёдор Иванович. Надо бы и пряниками их завалить от души. Чем строптивым в глотки смолу лить... будет разумнее решить их вопрос полюбовно.

— А с Яшкой чего? Может дадим ему в руки приказ какой? Зело эти шибко знатные мне комом в горле. А мы выскочку со жратвы вытащим... да на место поставим важное. Аки собака нам предан станет, — молвил хозяин дома.

— Сыщем ещё худородных. В дерьме завсегда много мух копается разных, — философствовал Матвей Калганов.

— Погодите-ка, братья, — напрягся Фёдор Иванович, — а что будет если Яшка возьмёт… да и выполнит... лисиный наказ, ась? Возьмёт… да и стравит Царя?

— И что тебя так растревожило, братец Фёдор? Подивился подлой методе князей Милосельских? — полюбопытствовал средний Калганов, рассматривая острое лезвие клинка ятагана.

— Так ить! — покрутил жирным пальцем хозяин дома.

— Нам бы под крыла стрелецкие встать. Да услать Опричное войско на подавление новгородского бунта. А там пущай Яков Данилович хоть весь государев двор стравит... нам всё едино своих людей туда ставить. Новая метла — по-новому подметает! — Матвей Калганов резко махнул десницей, порезав остриём ятагана воздух.

Еремей напугано ойкнул, а потом озадачился:

— Как же так, Матвей Иванович? Государь ведь!

— Что Государь? Был Государь — да выходит весь. Не нынче, так к завтрему окочурится. Да и нечего в гадалки играть. Ежели да кабы. Чего воздух сотрясать пустыми предположениями? Стравит, не стравит...

Матвей Калганов принялся крутить ятаганом пируэты в воздухе.

— Наместник тверской земли Турчин сделал Никите донос и бумагу на стол положил, а воронёнок противный... всё тянет... котяру за хвост. Не желают они отпускать от себя Опричнину. Ну ничего... Милосельские. Скоро сбирается Боярский Совет — устрою баталию вам!

Средний брат издал хищный рёв и всадил турецкий кинжал в стол. Его братья с перепугу аж подпрыгнули на стулах.

— Опять ты его сюда засунул! Весь палисандер запоганил уже своей тыкалкой! — возмущался хозяин стола.

— Трон осилим... с Милосельскими… знаете, чего сделаем?

Фёдор Калганов сглотнул слюну, Еремей бегло перекрестился.

Казнить князей? Первую на Руси знать изничтожить?