Третий Лад

Часть 3. Поросёнок перёнковый. Глава 1. Аз есмь — воин благой

Разноцвет разгулялся прелестными запахами. В светёлку струились благоухающие свежестью вечера ароматы. Яков Данилович застоялся у слюдяного окна, вдыхал ефир и изучал васильковыми очами окрестности своих владений. Подклётная Царица сидела за столом. Три серебряных подсвечника добротно освещали уютное помещение.

— Чем тревожишься, кречет мой?

— Думку одну гоняю, — обернулся к жене боярин. — Как бы Василий догляд не навёл за имением нашим. Не рыскают ли сейчас поблизости… псы-ярыги его?

Боярыня-орлица встала рядом с супругом.

— Я прознаю... догляд если будет. Ныне — тихо в округе. Спокойно шумят наши вётлушки, незваных гостей не имеется.

В дверь настойчиво подолбились. Послышался приглушённый голос холопа Митьки Батыршина:

— Хозяева дорогие, к нам гость прибыл. На коне прискакал, ворота громит кулачищем. Тебя, Яков Данилович, требует. Настырный, собака.

Супруги обменялись острыми взорами.

— Зайди, Митяй! — крикнул боярин.

В светёлку вошёл вихрастый и конопатый Батыршин.

— Каков из себя?

— А глумец его разберёт. То ли посадский, то ли служилый.

Барин кречетом вылетел из помещения.

— За мной, Митрий!

Барыня Марфа перебралась из светёлки на повышение — в терем. Со второй связи хором открывался обзор на весь двор…

Яков Данилович и Батыршин подлетели к воротам, подле которых тёрлись семеро холопов. Трое держали в руках полыхающие факелы.

— Отворяйте же, ну, — молотил по дубовому дереву какой-то ухарь, явно не робкого десятка, — хозяин ваш сам меня видеть желает!

— Мож за шамширой сгонять, Яков Данилыч? — вопросил Митька.

— Впущай, живо! — гаркнул гостеприимный барин.

Лязгнули затворы, заскрипели петли, холопы с усилием отворили ворота. На двор въехал вороной конь. С седла резво спрыгнул всадник — здоровенный детина. Одет, как посадский муж, но на голове — стрелецкая шапка-колпак.

— Доброго вечерочка, хозяева́ любезныя, — детина рванул поводья, усмиряя взбрыкнувшего воронка, — не взыщите вы за позднюю встречу и тарарам. Токмо сами того вы желали. Рази я не правый?

— Кем будешь, мил человече? — спросил барин.

— Дайте напиться, Христом прошу. Мочи нет, скакал, аки угорелый.

— Митька, неси воды.

Батыршин принялся топтаться на месте, явно не желая отходить от хозяина.

— Оружия нету. Не тревожься, конопатый, ступай за водой смело. Не веруете — обыщите, — пробасил увалень.

— Митрий, кабанчиком поспешай! Оглох что ль?

— Такому диаволу и оружие без потребы, — заворчал на бегу холоп, спеша к подклёту, — с двух ударов кулачинами в землю загонит.

Из теремного окна за гостем наблюдала хозяйка имения, проворно перебирая пальцами смарагдовое ожерелье. Митяй вернулся и протянул детине ковш ключевой воды. Верзила жадными глотками осушил посуду, предовольно крякнул, напившись; и утёр пухлые губы рукавом сермяжной рубахи. Смочил Херкулес закрома внутренностей. А спасибочки?

— От Леонтия Петровича приветствие тебе, боярин Лихой. Ежели готовый, хоть сейчас едем вместе в Стрелецкую слободу. Одного холопа с собой можешь брать — то обговорено. Ждут тебя на разговор служилые люди, как и желал ты.

— Сотники?

— Угум.

— Которые при стремени? — уточнил дотошный хозяин имения.

— Они самые, — протянул ковш обратно детина.

Митька забрал посуду и, поджав губы, осмотрел пустое дно — всё до последней капли вылакал, дундуля...

— Резво вы обернулись, молодцом, — улыбнулся боярин. — Митька, сбирай двух коней. И этого вороного в конюшню веди, напои, овса дай.

Облачение Якова Лихого покоилось готовым ещё с обеда: кожаные сапоги, порты, добротная рубаха, шапка-барловка, седовласая борода с маленькой верёвкой. Боярин споро переоблачился, приладил с помощью супружницы седой веник к лицу, а потом озадачился:

— Загвоздка, Марфуша. Вырядился я крестьянином, а сабля у меня богатая — персидский шамшир. Рукоять с позолотой, а на кресте — два смарагда сверкают... Несуразица.

— У холопов возьми, короткую.

— Безделушка получится. Толку — nullus. От ножа кухонного больше проку. В рубке — навык решает. Моя старая сабля — у Митрия. Он тоже с ней свыкся. Мож... налегке поскакать.

— Не дури.

— Четвёртый месяц, как упражнения бросили.

— Не фордыбуй, Яков Данилович. В слободу втроём поскачите, от одного вида этого увальня половина лиходеев разбежится. А с утра вам вдвоём с Митькой возвертаться… Сдергоумка не празднуй, супруг. Одевай перевязь, ножны, шамшир с кинжалом вставляй.

— Твоя правда, жена. Бережёного... Бог бережёт.

— Небережёного — ярыжный кат стережёт… В добрый путь, кречет мой. Помни наставления. Главное повторю: никакого суемудрия, прямо всё говори, смотри в очи, не строй царедворца. Ты есть — воин благой...

За полночь в Стрелецкую слободу ворвались трое путников. У ворот их встретил солдатик с факелом в руке. Лошадей привязали к коновязи, оружия с перевязями сдали. Служилый повёл троицу за собой...

Отгороженная от остального мироздания высоким частоколом из заострённых брёвен, слобода бурым ректангулусом разместилась на окраине Стольного Града. Здесь всё имело по-военному строгий порядок: плотная застройка, ровные ряды заборов и дорог; преровные квадратусы дворовых местечек, хозяйственных построек и начальственных домов, суровый купол приходской церкви.

Провожатый довёл троицу до деревянного строения, кивнул детине и зашагал обратно. Здоровяк забурился внутрь дома.

— Тревожусь я, хозяин, — заговорил холоп Батыршин.

— А я себя справно здесь ощущаю, — храбрился кравчий, — будто на воинский сбор прибыл. Мозга тут... сама собой в порядок приходит.

Бугай вернулся к гостям.

— Боярин, не серчай за придумку там с освещением. Тебя все узрят, а ты, покамест, в темени постоишь.

— Добро, я в гостях. Еро́питься мне у вас не с руки.

— Ходи тогдась, милости просим.

Строение оказалось хозяйственным складом. В одном углу лежал ворох стрелецкой одежды: походные сумки-ташки, берендейки, зимние кафтаны, шапки с бобровыми опушками. В другом углу возвышались стволами с два десятка пищалей. У дальней стены разместились плашмя множество бердышей. Совсем неподалёку от себя боярин увидел ровно десять деревянных тростей, приставленных к стене. Значитца: сотники стремянных полков были на месте!

“Аз есмь — воин благой!” — вспомнил наставление жены Лихой.

— Здравствуйте, служилые люди, — перекрестился гость и стянул с головы шапку-барловку.

Помещение освещалось хитрым способом. Сверху на специальном приспособлении висел подсвечник. Он был огорожен широкой развесной материей. Где-то напротив визитёра крупными тенями сидели люди.

“Хитро выдумали, — дивился боярин, — смекалка солдатская. Меня — все видят, я — только тени, гм…”

— Здравствуй, мил человек. Делай шаг вперёд и замри аки идол, — раздался голос с хрипотцой.

Яков Данилович ступил вперёд.

— С чем пожаловал, кто таков? Какие весточки принёс добрые? — хрипел тот же невидимый собеседник.

— Имя мне — Лихой Яков Данилович, боярин придворный. Служу кравчим в Детинце. Слыхали аль нет про меня?

— Слыхали. Сородичи есть тут твои — с воложанских краёв...

“Хрипач то у них — навроде старшой...”

— Добро, землячки. Рад вас слышать... Начну вот с чего. Прослышал я, сотники, про многие обиды, чинимые вам. Про урезку жалованья, про затягивание выплат пособий... для постройки жилищ. Да и порезанное жалованье к вам с великим запозданием идёт, верно то?

— Что нам твоё сочувствие, кравчий? Али объедки с царёва стола нам подкинуть желаешь? То без надобности, сам подъедайся, — молвил другой голос: резкий, высокий, колючий.

— Не гневайтесь, служилый люд. Я с миром пришёл.

— Ты чего мужиком вырядился, болярин Лихой? Бороду прицепил веником. Дурачка празднуешь, ась? Потешаться, скоморошничать сюды заявился? — снова пошёл в атаку второй глас.

Яков Данилович маненечко подрастерялся: “Колючки распустили, строптивое семя. Ершатся служилые. Ей Богу, с новгородцами и варягом проще было в том сражении. Вышли из кустов — обозначились. Враги — троица мятежников и норманн. За спиной — дружок Лёшка. Сабли ввысь и гойда лихая рубка...”

— Что молчишь, Яков Данилович? Мы ночь не спим, а тебя будто обухом по темечку вдарили. Говори смело, — захрипел вожак.

Со стороны невидимых собеседников послышался кашель.

— Погодите, товарищи... не напирайте, не в бою. Ты, боярин, обиды не держись. Мы — служилый народ, калачи тёртые. Говорим всё как есть. И с нами так надобно. Переходи к делу, земляк, — пришёл на выручку третий глас: приятный и вкрадчивый.

“Певун бархатистый...” — окрестил незримого доброхота кравчий.

— Рассказать вам желаю... что за беда со мной приключилась. Про болезнь Государя вы знаете, так?

— Ведаем. Второй месяц, как до Царя наш переговорщик дойти не может. Про обиды доложить самодержцу, — прохрипел первый голос.

— А ведаете ли то, стрельцы, что обидчик ваш, Фёдор Калганов, Царём станет... как нонешный Государь помрёт?

— Слыхали про эту напасть, — заголосил недруг-колючка.

— Только не всем по душе этот загляд. Борьбу за Престол вместе с Калгановыми ведут ныне князья Милосельские. Тоже слыхали, небось, про таковских?

— Известные личности, как же то. Ярыжное да опричное семюшко, друзьяки наши крепкие, — съязвил вожак.

Тени раскатили по помещению россыпь смешков. Яков Данилович оживился — дело пошло веселее.

— Князья Милосельские... подлость затеяли. Намедни опричники тестя моего зарестовали — Сидякина Михайлу Борисовича.

— Ведаем, Яков Данилович. Прими наше сочувствие. Токмо чем мы тебе подсобить могём? Желаешь, чтобы мы присту́пой острог взяли, где тесть твой любезный содержится? — прохрипел главный.

— Не об том речь, стрельцы. Заложником взяли Михайлу Сидякина. В полон его захватили, змеюки коварные. Нету за ним вины.

— Про то шибко не распинайся. Нешто мы воронов этих не знаем? Токмо к чему они твово тестя пытают, Яков Данилович?

“Первая удача: хрипач выказал сочувствие и участие...”

— Богомерзкого содействия от меня... добиться желают. Про слухи вы знаете, что по Стольному Граду вшами крадутся? Про преимущества иноземцам и городок для них, за рекой Явузой? Распускают их верные подлецам люди, то нарочно ими задумано. Калгановы — воры, спору нет. Токмо слушок этот — хитрая выдумка Милосельских.

— И для чего они заварили такую комедь? — озадачился хрипун.

— Посадских науськивают супротив неприятелей. Кличут они меня намедни к себе и молвят... такую речь. Вскоре, де, запустим мы, боярин Лихой... ещё один слух.

Яков Данилович взял краткую передышку.

— Братья Калгановы, будто бы... Царя надумали извести. Как слух утвердится: твой час придёт, Яков Данилович. Так они молвили мне.

— Любопытно такое, гм! — прохрипел вожак. — И чего от тебя пауки добиваются?

“Хвала Богу! Насадил на крючок служилую рыбку”, — осенил себя знамением царёв кравчий.

— По отмашке Милосельских, я должон... отраву Царю поднести во время трапезы. Извести Государя нашего затеяли, аспиды окаянные...

В помещении будто разорвалось пищальное ядро...

— Слушками они почву себе унаваживают. Я отраву дам — Государь к небесам отлетит. У посадской черни — злоба вскипит. Калгановы —растерзанию предадутся. Милосельский Никита — под шумок такой... на Трон заберётся.

Ухнуло ещё одно ядро: десять деревянных тростей едва не рухнули на пол от гвалта стрелецких глоток. Когда шум поутих, кравчий подал стрельцам добавки:

— Меня соблазняют Боярским Советом да прочими милостями. Но самая клешня, что мою глотку держит — Михайла Сидякин, тесть мой. Его животу угрожают, лиходеи.

Сотники громогласно и вразнобой обсуждали подлое коварство. Метнулась тень от чьей-то руки — гомон стих.

— Коли слова твои — правда... то вот моё слово, Яков Данилович. Милосельских-псов... за такие коварства... на плаху надобно свесть! — вынес вередиктум хрипач.

— На плаху их, вместе с ворами Калгановыми! — добавил певун с бархатистым гласом.

В помещении разорвалось третье пищальное ядро.

— Амба, браты! Молви, Никифор Кузьмич, — раздался четвёртый голос: высокий и резкий, но не столь неприятный, как у ерша-недруга.

— Чем помочь тебе, Яков Данилович? Говори смело, слушаем со вниманием, — прохрипела главная глотка.

Яков Данилович расправил плечи и пошёл в атаку:

— Расскажу лучше, стрельцы, какие у Милосельских про вас думки имеются. Давеча князья говорят мне: своди наши личности с сотниками стремянных полков. Хотят заполучить вас к себе в союзники, не иначе...

Поблизости жахнуло четвёртое ядро — небольшое.

— Огорошил ты нас, Яков Данилович, такими вестями. Что скажете, товарищи боевые? Какие у кого мнения? — озадачился хрипач-вожак.

— Негоже на печи сидеть, когда такой кисель варится. Да ещё нас в энтот кисель... головами макнуть возжелали, мерзавцы! — подал голос певун-доброхот.

Стрелецкие глотки ответили на сию речь одобрительным гомоном. “Подсекай рыбину, дворянин воложанский!” — подстёгивал себя Лихой.

— Что ты скажешь, Яков Данилович? — вопросил вожак.

— Отвечу по совести. Отечество выручить — первое дело сейчас. Что Милосельские, что Калгановы — всё едино, поганые фамилии для Престола Российского. Хрен редьки не слаще. Давайте вместе, стрельцы, наведём порядок в Отчизне?

В хозяйственной постройке воцарилось молчание.

— Что предлагаешь, Яков Данилович? — заговорил хрипач.

— Змеев лукавых... только разумом одолеть можно.

— Каким макаром, ась? — заговорил четвёртый голос. — Не виляй, боярин, сказывай дело.

— Скоро скажу князьям... что навёл к вам мосты. Встречу назначьте им. На свидании той... слушайте их со вниманием, головами кивайте, — закрутил веретено союза Яков.

— Оба пса Милосельских заявятся? — уточнил хрипатый.

— Должно оба... Калгановых поносить станут, себя — нахваливать. Наверняка... гостинцами вас осыпят. Подарки примите с достоинством. Заверьте их, что верные вы им… союзники.

Поверхность воды колыхнулась малыми бурунчиками, послышался краткий всплеск: рыболов бросил в реку прикормки…

— Желаешь, чтобы приняли мы князей... как братушек родимых? — медленно заговорил вожак. — Заверили их... в полной нашей... служилой преданности?

— Именно так. Пущай будут уверены в вас.

— Чего далее? — вопросил хрипач.

— А далее к вам… Калгановы явятся в гости.

Ухнуло пятое ядро — самое огромное. Стрелецкие глотки источали негодование.

— Любиться с ворами-татарами принуждаешь, болярин? Осрамить хочешь? — подал голос недруг-колючка.

— Погодите! Дайте ему договорить, — заговорил бархатистый друг.

Гомон стих. Рыболов-кравчий повёл удилищем...

— Калгановых тоже примите с великим участием. Замаливать они станут премерзости прежние. Гору червонцев отсыпят вам... Нет у них в подчинении ни Опричного войска... ни ярыг государевых. Только с вами им можно дружить.

И снова — всплеск воды. Рыболов сыпанул ещё подкормки...

— Что по итогам, Яков Данилович? — молвил хрипач.

— И Милосельские и Калгановы... должны быть уверены в том, что стремянные полки стрелецкие — самые преданные товарищи им. Пущай каждые скалятся на других и думают, что на их стороне преимущество. А мы свою игру поведём, сотники. Нет на Престоле Российском места: ни подлецам Милосельским... ни ворам Калгановым!

— А кому местечко заветное... предназначено? — задал резонный вопрос вожак.

— Сами потом решим, вместе с вами. Без Опричнины подлой и без Боярского Совета... продажного.

Снова — тишина... Только тени дрожат по стенам. Наступил самый ответственный момент боя: либо — трубить отход, либо — triumphus.

— Славное предложение, — прохрипел вожак.

“Вот она — рыбка!” — возрадовался воложанский дворянин.

— Молви, боярин. Ежели даст тебе князь Василий Милосельский... указание... на дело противное. Чего сделаешь? — допытывался недруг-колючка.

— Кота за хвост потяну, скроюсь. Цареубийцей быть... не желаю!

Стрелецкие глотки ответили одобрительным рокотом.

— Добро. Можешь на нас рассчитывать, Яков Данилович. Укроем тебя в слободе нашей так, что ни один ярыга поганый не сыщет. И семью твою скроем. Слово даём служилое. Дело, браты? — заговорил вожак.

Свирепые глотки загомонили в одобрении. Удача, успех, спорина́! “Закрепляй положение, воин благой!”

— Вовек я того... не забуду вам. Благодарность примите, отважное воинство. Эх, ежели б на Трон такого посадить Государя, чтоб и думки он не имел подобной: самых верных сынов Отечества обижать... законными преимуществами!

— Мёд хлебать твоими устами, боярин. Сыщем такого ли, — хрипел вожак сотников, — как разумеешь, Яков Данилович?

— Свет не без добрых вельмож, служилые. Непременно найдём.

— Коли так... тады сымайте, браты, тряпицу. Таперича нам друг от дружки таиться нечего, — повелел хрипатый.

Крепкие руки сорвали материю, и она улетела в угол: к шапкам с бобровыми опушками, зимним кафтанам и берендейкам. Серебряный подсвечник утвердился за одним из двух столов. Стрелецкие сотники сидели тесной кучей. Грубоватые лица, многие со шрамами, невольно завораживали своим мужеством. На ногах обуты: красной либо охряной расцветки сапоги. Все служилые мужи были одеты в червлёные кафтаны с пристяжными воротами, расшитыми жемчугом. Впрочем: некоторые воротники каменьев уже не имели. “Через калгановские пакости это...” — сообразил боярин.

Со стула поднялся высокий и дюжий телом сотник с огненно-рыжей бородой. Стрелец захрипел звонким голосом:

— Имя мне будет — Никифор Колодин. Из всех тут сотников... я первым являюсь, по нашему закону негласному. За разные заслуги меня товарищи выбрали.

Яков Данилович приложил десницу к сердцу и совершил поклон.

— За солдатушек не тревожься, боярин. Во всём они слушают нас. Тысяцкие нам тоже перечить не смогут. В полках своих мы, сотники, хозяева́. Ждём в гости дружков. Встретим ласкою да послушанием, как сговорились с тобой.

— Скажи мне, Никифор. Я с цифирями заплутал мыслёй. Вас тут — десяток душ. Солдатушек — одна тысяча при полке, так? А стремянных полков — два по количеству. Тут присутствуют сотники... одного полка?

— Стремянные полки — навроде хуардии иноземной. Мы трудимся не за лощёные мордасы: заслужили преимущества ратными подвигами. Тыщу бойцов в полку — у прочих отрядов, воинских. Мы есемь — стражи. Нам по пять сотен в полке хватает, без малого. По итогу: два стремянных полка — девять сотен бойцов.

— Прекрасная арифметика, — улыбнулся кравчий. — Благодарность примите, стрельцы-удальцы, за разумное понимание моего положения. Вместе спасём Отечество… от ворья и злодеев.

Сотник Колодин подошёл к важному гостю, и мужи крепко пожали друг другу длани.

На улице начал сереть рассвет. Боярина Лихого и его слугу Митрия отправились провожать двое служилых: здоровенный детина и Никифор Колодин. Четверо мущин остановили коней у развилки дороги. Первый тракт вёл к посаду Стольного Града, другой шлях — к Курскому тракту, далее: свернуть к Даниловой слободе, проскакать вдоль речки Седуни ещё пяток вёрст и боярин Лихой оказывался у себя во владениях.

Сотник Колодин и кравчий Лихой спешились и передали поводья товарищам. Новоиспечённые союзники отошли в сторону.

— За Николиной церквой — пустырь есть. Берёзы пройдёшь — дубец стоит, агромадный, не спутаешь, — говорил сотник. — Под сухой веткой — расщелина. Кто высокий ростом — дотянется без трудов. Связь станем держать цидулками. Сверка — раз в сутки. Холоп твойный пущай с утра кладёт послание. Наш солдат — к вечеру.

— Добро, Никифор Кузьмич. Славная выдумка.

— Более к нам не являйся. Тут и сам голова войска Шубин мелькает, тысяцкие шныряют. Хоть и справный костюм твой, но манерности да разговор выдают всё ж в тебе... благородного человека. Донести могут непосвящённые, что мелькает в слободе подозрительный ряженый.

— Дело, сотник, — кивнул головой боярин.

— Однако… ежели срочное что — приезжай. Либо он... того холопа зашли, — стрельнул глазами по вихрям Митьки служилый муж. — К нам суваться — только через те ворота, откуда мы только что отъехали, там нашенская земля. В соседские не лезьте. Беда невеликая будет, но...

— Сразумел, Никифор Кузьмич.

— Доброй дороги до поместья, — рыжебородый протянул боярину огромную мозолистую пятерню.

Кравчий и стрелец второй раз за день крепко пожали руки.